ХВ Дело № 3
Шрифт:
К регулярным занятиям с инструкторами мы приступили уже после завтрака. По сути, они мало отличались от того, чем мы занимались раньше — разве что, времени на это было отведено больше, да инструктора спрашивали строже. Всю первую половину дня меня дёргали от одного спецкурсанта к другому на предмет «паранормальной поддержки» их усилий. Получалось не хуже, чем раньше, а кое у кого даже и лучше — например у Егора, который теперь не ограничился швырянием файерболами. Подобно героине старого фантастического триллера «Воспламеняющая взглядом», снятого, если мне не изменяет мой склероз, по Стивену Кингу[1], он мог теперь зажигать на расстоянии разные предметы, причём навострился делать это весьма избирательно. Так, на первом
Я поинтересовался: на каком расстоянии он может проделывать такие штучки? Егор ответил, что пока пробовал самое большее, на полутора десятках шагов, но надеется путём упорных тренировок — и с моей, разумеется, помощью, — удвоить эту дистанцию. Инструктор добавил, что в дальнейшем у них запланированы опыты и с другими взрыво— и огнеопасными объектами — например, с ёмкостью, заполненной керосином, ручными гранатами или снаряженной пулемётной лентой. Что ж, остаётся надеяться, что Егор, и я заодно с ним, не взлетит во время этих занимательных упражнений на воздух. Или сам не погорит синим пламенем. Кто их разберёт, этих пирокинетиков — вполне ведь может и увлечься…
С Егором я проработал всю первую половину дня. Упражнялись мы на «испытательной площадке», оборудованной в бывших конюшнях. Впечатление, составившееся у меня при вчерашнем осмотре снаружи, подтвердилось целиком — как и мысли насчёт его истинного назначения. Часть обширного помещения была отгорожена крепкой кирпичной стенкой — там, судя по всему, собирались монтировать лабораторное оборудование. На оставшейся площади было устроено нечто вроде загона, отгороженного металлическими решётками; сверху этот загон перекрывала ещё одна решётка, сваренная из толстых стальных прутьев, так что в итоге получалось нечто вроде закрытой арены, способной выдержать любой натиск изнутри. От арены к кирпичной стене вёл решётчатый коридор; оба его конца перегораживали железные двери. Всё, в общем, понятно: в лабораторной части «площадки» будут обрабатывать мертвецов, обращая их в зомби, после чего по решётчатому коридору выгонят на «арену», где продолжат исследования уже в другом режиме. В каком именно — мне оставалось только гадать, однако приготовления велись основательно и всерьёз. Не удивлюсь, если в бетонных будках по углам решётчатой «арены» смонтированы стационарные огнемёты — огонь, как известно, лучшее средство против оживших мертвецов, если, конечно, под рукой нет святой воды, осиновых кольев и серебряных пуль…
Но шутки шутками, а Барченко действительно принимал все мыслимые меры предосторожности, не желая разделить участь бедняги Либенфельса. И пока строители заколачивали последние гвозди и штукатурили последние швы, а лаборанты и техники под руководством Гоппиуса монтировали на «испытательной площадке» доставленное из Москвы научное оборудование, он сутками просиживал во флигеле, в своём рабочем кабинете. Цель, похоже, была одна: отыскать в древней рукописи указания, упущенные в своё время Либенфельсом — что и стало в итоге причиной его гибели. Туда-то я и направился в сопровождении нелюдимого ассистента сразу после обеда.
Из двух незнакомых мне коммунаров, отобранных для работы на «объекте», одного мы лишились, так и не узнав, за какие такие «сверхспособности» он был удостоен подобной чести. Причина самая прозаическая: по дороге на «объект», в автобусе, парня прохватило сквозняком — и с утра его с сильнейшим жаром увезли в райцентр, в больницу. Что касается второго, то его я увидел, как только вошёл в кабинет Барченко. Парень сидел за столом, на котором лежала знакомая мне книга, распахнутая примерно посредине, и он водил над страницами ладонями, держа их сантиметрах в трёх над тёмным от старости пергаментом, но старательно, как мне показалось, избегая даже случайного прикосновения. Глаза его при этом были широко распахнуты и закатились так, что видеть можно было одни только белки. Зрелище довольно-таки отталкивающее — я, разглядев его лицо, невольно отшатнулся, споткнулся о порожек и полетел бы спиной вперёд на пол, не подхвати меня лаборант-сопровождающий.
— Что вы там расшумелись? — раздался из угла знакомый хриплый бас. Я пробормотал что-то извинительное и вошёл.
— Это один из ваших.— представил парня Барченко. Тот сидел напротив стола, в углу, поэтому я не сразу его заметил. — Фамилия его Карась и он, как видишь, помогает мне разобраться с вашей находкой. Думаю, ты его знаешь, он у вас в коммуне человек известный…
Я с удивлением посмотрел на парня, который никак не отреагировал на моё появление, а по-прежнему водил руками над пергаментными страницами, устремив взор — в самом буквальном, жутковатом смысле — в себя.
«Карась, Карась…» — память моя лихорадочно перебирала всё, что я помнил о коммуне и её обитателях. Видимо, бледное, застывшее лицо со слепыми белками вместо глаз мешало узнаванию, и прошло довольно много времени — секунд двадцать, если не больше — прежде чем мелькнула, наконец, догадка. Ну конечно: Митя Карась из первого отряда, помощник киномеханика и преданный поклонник изобретения братьев Люмьер, мечтающий уехать в Москву, учиться на кинорежиссёра! Сам я с ним почти не сталкивался Митя жил своей жизнью, деля время между кинобудкой, чтением журналов «Советский экран» и «Пролетарское кино» и поездками в город на новыми фильмами. О его существовании я узнал на второй свой день в колонии — от Татьяны и её подруг. С девушками я познакомился после киносеанса, на котором как раз Карась крутил для коммунаров фильм «Голубой экспресс» — немую картину из жизни китайских революционеров и империалистических угнетателей. У одной из Татьяниных подруг, кажется, Оли, ещё был с ним роман…
Так вот, значит, где оказался коммунар Карась вместо Государственного техникума кинематографии, будущего московского ВГИКа! Что ж, остаётся посочувствовать крушению его планов — вряд ли Барченко выпустит из рук перспективный кадр.
…кстати, о перспективе…
— Э-э-э… можно спросить, Александр Васильич? Вот вы сказали: Карась вам помогает прочесть книгу, да? А как он это делает? Он ведь в неё даже не смотрит, с глазами вон что творится…
Барченко посмотрел на меня с интересом.
— А ты любознателен, это хорошо. — буркнул он. — На объяснения сейчас, уж извини, не т времени. Но ты потерпи немного, сам всё поймёшь. А пока — сядь-ка поближе к Мите, а то у него что-то застопорились. Может, в твоём присутствии пойдёт на лад?
На лад, увы, не пошло. То ли Барченко с помощью Карася успел выжать интересующие его страницы досуха до моего появления, то ли там вообще не было ничего сколько-нибудь важного — но через четверть часа Митя побледнел ещё сильнее, на лбу у него выступили крупные капли пота, а из ноздри показалась и поползла вниз тёмно-красная капля. Она бы и капнула на древний пергамент, если бы я вовремя не подставил ладонь. Сохранность фолианта мало меня беспокоила, но я не забыл, какую за него пришлось заплатить цену — в том числе и человеческой кровью.
На этом сеанс ясновидения — или чем они тут занимались? — подошёл к концу. Барченко запер драгоценный том в сейф (я только сейчас обратил внимание, что дверь кабинета была обшита железным листом, а на окнах красовались солидные решётки, склёпанные из железных полос) и извлёк из-под груды бумаг, покрывающих письменный стол телефонный аппарат, и крутанув ручку, пробурчал в трубку что-то, обращаясь, вероятно, к телефонистке. Я машинально взял это на заметку — значит, на «объекте» имеется своя телефонная сеть с коммутатором! Да, солидно подготовились товарищи красные оккультисты, весьма солидно…