ХВ Дело № 3
Шрифт:
Стоящий за спинами осуждённых чекист в двумя кубиками в петлицах, по-видимому, начальник конвоя, аж скривился от таких словесных вольностей. Барченко словно не заметил этого и продолжил:
— Сейчас один из вас будет расстрелян. Второму придётся ожидать исполнения приговора ещё сутки. Это понятно?
— А чого ж не зрозумити, пан начальниць? — весело осведомился Довгун. Тон, которым это было сказано, разительно контрастировал с его унылым хуторянским обликом. — Один прямо зараз до бога вирушить а другому, отже, видстрочка вийде. А то, може, на картах кинемо, кому такий фарт выпаде?
И подмигнул конвойному. Первый осужденный стоял, не издавая ни звука, только шевелил губами и слегка раскачивался. Может, молится, подумал я — у них, евреев, вроде, так принято…
Смысл разыгрываемой на «испытательной площадке» мизансцены объяснил мне Гоппиус — заранее, перед тем, как мы зашли в здание. Двое приговоренных к расстрелу преступников, из числа содержащегося в тюремном бараке «опытного материала» будут сейчас использованы для проверки способностей Нины Шевчук. Проверка эта заключается в том, девушка, как и сами преступники, не знает, кому из них предстоит сейчас умереть, а кто получит желанную отсрочку. Её задачей было — путём считывания «некро-ауры» (этот термин употребил сам Гоппиус) определить, кто из двоих получит сейчас свои девять грамм — а так же пронаблюдать её трансформацию в процессе исполнения приговора. Она и старалась: вслушивалась в смертные эманации, открывая глаза лишь затем, чтобы сделать пометку в блокноте.
Ожидание продолжилось две… три.. пять минут. Наконец один из обречённых не выдержал.
— Потешаешься начальник? — он рванул на груди робу так, что посыпались пуговицы, и шагнул, было, к Барченко — и полетел на цементный пол, сбитый ударом приклада между лопаток. — ну, потешайся, тварюка погана, помятаешь ще..
— Встать! — начальник конвоя шагнул к копошащемуся на полу Довгуну и вытащил из кобуры наган.
— А вот выкуси, начальник не встану! Стреляй тут, чого уж…
— Поднимите его. — пресёк назревающую расправу Барченко. Барышня, у вас всё?
Нина сделала ещё одну пометку в блокноте и кивнула. Теперь она смотрела на Довгуна — в упор, так, что тот торопливо поднялся и встал — при этом он словно съёжился и скрючился ещё сильнее став чуть ли не ниже своего напарника.
Барченко сделал знак начальнику конвоя.
— Мы закончили товарищ. Можете… хм… приступать..
Чекист кивнул — и прежде, чем кто-то понял, что сейчас произойдёт, приставил наган к затылку Довгуна. Выстрел в обширном помещении прозвучал глухо. А может, дело в том, что большая часть пороховых газов ушла на то, чтобы разнести череп бандита, словно удар кувалды — перезрелый арбуз?
Сбоку от меня, там где стоял Гоппиус, раздались характерные звуки. Я скосил глаза — нейроэнергетик согнулся вдвое, его рвало.
То-то же… Мне и самому случалось убивать людей — во время нашего недавнего путешествия и не такое случалось, — но зрелище казни меня потрясло. Барченко стоял, бледный, как мел, весь в крупных каплях пота — а вот на Нину случившееся, похоже, не произвело особого впечатления. Теперь она смотрела на Хасина — точно так же, в упор, как только что на Довгуна. Тот трясся, от него вдруг распространился острый запах мочи, и по цементу возле его башмаков расплылась тёмная лужа.
Я повернулся и торопливо пошёл прочь, на воздух, изо всех сил пытаясь справиться с рвотными позывами. Справился — привалился к косяку и стал дышать — глубоко, часто, всей грудью.
…Уж не знаю, что там извлечёт Барченко из наблюдений Нины, и зачем это понадобилось ему в процессе подготовки к экспериментам с зомби. Но в одном я уверен на все сто: обедать с ней в одной столовой я сегодня не сяду. И ужинать. И завтракать на следующее утро — тоже. И вообще, постараюсь не подходить к ней ближе, чем шагов на пять, а то ведь, и правда, стошнит…
За спиной раздались торопливые шаги — меня догонял Гоппиус.
— Вот, Алексей, держите, глотните. Вам сейчас не помешает, это я как медик говорю. И постарайтесь успокоиться, в конце концов, этот тип, Довгун, получил по заслугам…
В плоской стеклянной фляжке оказался медицинский спирт — честные девяносто шесть градусов. Я сделал большой глоток, огненная жидкость наждаком продрала мне горло и каплей расплавленного свинца каплей упала в желудок. Гоппиус смотрел на меня с изумлением — ожидал, видимо, что сейчас я закашляюсь.
Не дождался.
— Вот что, пойдёмте-ка ко мне в кабинет… — он в свою очередь, приложился к фляжке. — У меня там, кажется, остались бутерброды с ужина. А то ведь так и желудок испортить недолго!
Я молча отобрал у него сосуд, в два глотка прикончил содержимое, и твёрдым (пока ещё твёрдым!) шагом направился к лабораторному флигелю.
…Решено: так и быть, не буду больше подкалывать Гоппиуса. Заслужил…
[1] (лат.) Моя вина! — формула покаяния у католиков.
VI
Яше не раз случалось убивать людей. И в бою, и расстреливать врагов революции приходилось, и во время «акций» — одно покушение на Мирбаха чего стоит! Но сейчас, после нового флэшбэка, он испытал примерно то же, что и Давыдов-Симагин — потрясение, дурноту и ужас. Следом пришло понимание, что его альтер эго вляпался, и вляпался крепко — чем бы ни закончились эти жуткие эксперименты, их непосредственные участники обречены — так же, как и «подопытные крысы», отобранные из числа осуждённых к высшей мере преступников. Свидетелей, как и посвящённых в подобные тайны, без присмотра никогда не оставляют: в лучшем случае, их ждёт жизнь за решёткой — пусть не лишённая комфорта и возможности работать не только на лесоповале — но о свободе придётся забыть. В худшем же… что ж, для продолжения опытов Барченко с Гоппиусом наверняка потребуется ещё «человеческий материал»…
А пока, подтверждаются наихудшие его опасения. Альтер эго рискует оказаться — если уже не оказался! — в самом эпицентре разгорающейся в лубянской и кремлёвской верхушках борьбы за власть. И если хотя бы не осознать этот факт, то он неизбежно станет винтиком в этой беспощадной машине, пожирающей саму себя, и со временем, скорее раньше, чем позже, разделит участь давешнего сутулого бандита. Как разделили её многие, успевшие попасть в эти чудовищные шестерни, перемалывающие с бесстрастностью хорошо отлаженного часового механизма, человеческие жизни и судьбы. «Лес рубят — щепки летят», как учил нас товарищ Сталин — а кто их считает, эти щепки?