Хватка

Войтешик Алексей Викентьевич

Он подошёл к сараю, убрал подпорку и открыл дверь. В открывшийся проем тут же высунулась коровья морда и жадно потянула в себя воздух.

— Пошла, — шлепнул ее промеж рогов молодой хозяин, — но тут же высунулась и вторая морда, коровы Пустовых. Петруха взял кол и загнал обеих буренок поглубже в хлев. Те, как только поняли, что дверь открыли не для того, чтобы гнать их на пастбище, не особенно и сопротивлялись, уткнулись мордами в ясли и стали хрустеть сеном.

Юноша, чтобы не вымазать кровью портки и рубаху, снял их, после чего с трудом переволок не имеющую сил овчарку в сарай, уложил ее в угол за перегородкой и присыпал свежим сеном. Заперев все, как было раньше, он наощупь добрался до коровьей кадки во дворе и, обмывшись, оделся и отправился домой.

Льох (укр.) — погреб.

(Укр.) Какой же умелый парень растет у Алексея Бараненко

Тот, кто выполняет земляные работы.

часть 1 глава 5

ГЛАВА 5

В темной, душной хате стояла сонная тишина. Петрок осторожно прикрыл за собой дверь и вдруг напоролся на стоящую у стола бабушку.

— Що ти шатаешься до півночі, як приведення? Чого так довго? Чого мокрий, як миша?

— В погребе, пока сидели, перемазался, — соврал внук, — ополоснулся в кадке.

— А довго так чого? — Смягчилась бабка.

— Так темно же, бабушка, — продолжал врать Петрок, — хоть глаз выколи. Убился бы, чтоб бегал по двору…

— До того не вбився, та і далі жити будеш, — заметила ворчливым шепотом своенравная дворянка-старушка, которую, к слову сказать, в их доме слушали все беспрекословно. — Поїж. Он, на столі все стоїть...

— Бабка Марья, — двинулся было к вперед, но вдруг остановился внук, — что ж я тут, в темени этой, буду горшками греметь да всем спать не давать? Я …лучше возьму тарелку, да на улице поем.

— Ти що, батрак на вулиці їсти? Але, — тут же уняла возникшее было негодование бабка, — правда твоя. В цей раз іди, сядь на поріг, дай людям поспати, втомилися всі. Та набирай, онучок, побільше, все тобі залишили. Ти ж теж цілий день не їв нічого.

Петрок нащупал на столе широкую миску и, пользуясь доверием бабушки, нагрузил в нее из всех троих горшков обстоятельно. Как только запахло едой, его пустое брюхо, не принимавшее в себя с утра даже воды, вспомнило, что долго оставалось без работы и защемило неприятной болью. Юноша лишь морщился, глубже обычного вдыхал, задерживал дыхание и, стараясь не споткнуться о что-нибудь в темноте, поскорее выбрался из дома.

Осторожно сойдя с крылечка, он пересек двор. Подходя к сараю, заметил, как выплясывает на привязи почуявшая еду Чуня.

— Уйди, — тихо зашипел не нее Петро и, бесцеремонно отодвинул ногой в сторону, привыкшую к подобному обращению собаку. Она всегда путалась под ногами, когда дело касалось еды. Стоит только выбраться из-за стола и выйти во двор, или сесть обедать где-нибудь на сенокосе, она тут же бросается наперерез и вертится впереди любого из домашних, хотя прекрасно знает, что ее обязательно пнут, и почти наверняка отругают. Наверное, в понимании коротконогой Чушки это давало ей возможность хоть как-то напомнить людям о себе. Они ее обязательно должны были заметить, а уж после пинка, недоброго словца или даже угрожающего замаха вожжами, о ней вспомнят и гарантированно что-нибудь дадут поесть.

Петрок нащупал в миске комок еще теплой, разварившейся картопли и бросил его Чуне. Затем он убрал свободной рукой деревянную подпорку и открыл просевшую дверь.

В черном проеме снова появились две рогатые головы, но едва только они каким-то образом заметили в руке человека кол, послушно, натыкаясь в тесном пространстве друг на друга, развернулись и, избегая неприятностей, растворились в душном темени сарая.

Петруха осторожно прошел к перегородке и едва не наступил на лежащего где-то в сене пса. Тот тяжело дышал, но, судя по тому, как изменился его темный силуэт, поднял голову. На какой-то миг в голове Петра Ляксеича пролетела шальная мысль: а вдруг не признает его сейчас овчарка? Порвет за пять минут на лоскутки, да на кишечки.

— Это я, — то ли от страха, то ли на самом деле думая, что пес его понимает, тихо отозвался Петрок, — есть тебе принес…

Юноша согнулся и высыпал в то место, где, как он предполагал, должна была находиться морда овчарки, все содержимое миски.

— Лежи тут, — добавил он, — утром приду, приведу деда. Он скажет, что дальше будем делать…

Вернувшись домой Петруха осторожно подобрался к столу и поставил на него пустую посуду. Окно уже светилось слабым, бледным светом. Летние ночи коротки, скоро начнет светать.

— Петро, — шикнула из угла мать, — поел?

— Ага…

— Иди тихонько к деду с бабой. Я тебе послала на сундуке.

Юноша осторожно прошел в дальний угол, где за занавесью спали старики. Они, впрочем, как и все находящиеся в их доме дружно сопели, а дед даже похрапывал. За ним такое водилось, а вот бабушка всегда спала тихо.

И вдруг, только сейчас до Петрухи дошло, что где-то в их большой хате, а по сравнению с соседями у них она на самом деле была таковой: деревянная, добротная, крытая дранкой, как и Правление колхоза, так вот в этой хате, всего в нескольких шагах от него где-то спит Яринка.

Радуясь этой мысли, он добрался до бабкиного сундука, нащупал разосланный поверх крышки огромный отцовский тулуп, лег, и с довольной улыбкой закрыл глаза…

Скорое утро рухнуло на сонное село гулом немецкой техники, а также редкими выстрелами где-то на окраине. Перепуганные, заспанные люди выглядывали в окна, выходили к калиткам, во дворы и хмуро смотрели на то, как в перекопанное взрывами Легедзино вползали пыльные, неповоротливые танки, бронемашины и мотоциклы.

В тот момент, когда авангард колонны гитлеровцев уже расположился у колхозного Правления, замыкающая ее техника, не имея намерения пробираться туда же, начала растекаться по проулкам и меж почерневших от копоти вчерашних пожаров домов.

Селяне смотрели во все глаза, вот они какие, …немцы! Накануне мало кто в Легедзино задумывался на тем, что злой и опасный враг на правах победителя решит войти к ним в село и остаться. Всем было не до того, хватало забот до самой ночи. Люди, конечно, косились в сторону дальнего поля, где в небеса упирались черные столбы дыма от горящих танков с крестами, но, думая, что немцы пойдут дальше, к Киеву, старались гнать от себя всякие мысли о скором соседстве с гитлеровцами. Сейчас же выходило, что германцы просто не стали рисковать на ночь глядя, а вот с рассветом… Гитлер бросил свои войска в СССР рано утром, и точно так же, с первыми лучами солнца, его солдаты вошли в Легедзино.