Хворый пёс

Хайасен Карл

— Вилли, а как такой вариант: мы доставляем тебя на голосование по Жабьему острову, а потом сразу назад в Банф. Туда и обратно частным самолетом.

Вилли Васкес-Вашингтон посмотрел на Стоута, как на червяка, вдруг вылезшего из плюшки.

— Прям-таки на голосование и обратно? Попробую еще раз объяснить: я не могу покинуть специальную сессию и уехать кататься на лыжах, как бы мне того хотелось. Почему? Потому что газеты возьмут меня за задницу и распнут, поскольку все они купились на губернаторскую чепуху и полагают, что мы съезжаемся голосовать за выделение

денег бедняжкам школьникам. Пресса не знает о твоих финтах с мостом. И получается — отдуваться мне одному, это понятно? — Теперь Вилли понизил голос: — Я в безвыходном положении, старина. Если я появлюсь на сессии, это означает — никаких катаний на лыжах, что невероятно огорчит жену и детишек, а потому извини — стало быть, никакого нового моста досточтимому Дику и его приятелям.

Палмер Стоут спокойно махнул бармену — мол, повтори. Он угостил Вилли сигарой (настоящий «Монтекристо Особый, №2») и поднес огонь. Тупик в беседе слегка раздражал, но сильно не беспокоил. Стоут был опытен в улаживании проблем с важничающими придурками и надеялся, что придет время, когда он будет этим заниматься уже в Вашингтоне, где напыщенное самомнение возведено в культ. Пока же он согласен оттачивать навыки в кишащем жадюгами болоте под названием Флорида. Найти подход, использовать влияние и завязать знакомства — так поступали все лоббисты. И лучшие из них — быстро соображающие, находчивые и изобретательные — разрешали кризисные ситуации. А Палмер Стоут считал себя одним из самых лучших в этом деле. Виртуозом.

«Буревестник»! Господи святый боже, проект поимел его, куда только можно! Стоил ему жены, собаки и едва ли не жизни, но Стоут не позволит лишить себя репутации специалиста. Нет, проклятая сделка будет завершена. Мост профинансируют. Покатятся грузовики с цементом, поднимутся многоэтажные дома, зазеленеют поля для гольфа. Все будут счастливы: и губернатор, и Роберт Клэпли, и даже капризуля Вилли Васкес-Вашингтон. И все потом скажут, что ничего бы не состоялось без кудесника Палмера Стоута.

А сейчас, глядя на вице-председателя Комитета по ассигнованиям сквозь трепещущую голубую дымку, Палмер шепнул:

— Он хочет переговорить с тобой, Вилли.

— Мне казалось, это твоя работа.

— С глазу на глаз.

— С какой стати?

— Дик — публичный человек, — сказал Стоут.

— Хренов торгаш.

— Он хочет компенсировать твои неприятности и узнать, как это лучше сделать.

— И конечно, до начала сессии?

Стоут заговорщически кивнул.

— На следующей неделе приплывут кое-какие денежки. У тебя как со школами в округе? Новая школа нужна?

— Шутишь? — рассмеялся Вилли. — Все окраины обеспечены новыми школами.

— Это неважно, — сказал Стоут. — Есть государственный пирог, федеральная программа, а кому достанется — лотерея. Подумай.

— Не верю я в эту чепуху.

Стоут достал ручку, что-то написал аккуратными печатными буквами на бумажной салфетке и подвинул ее Вилли Васкес-Вашингтону. Тот прочитал, усмехнулся и перекатил во рту сигару.

— Ладно, — сказал он. — Я с ним встречусь.

Где?

— Есть идея. Ты когда-нибудь участвовал в настоящем сафари?

— Куда уж нам, дикарям.

— Нет, Вилли, тебе понравится, клянусь. — Стоут подмигнул и попросил счет.

Взгляд депутата вновь упал на бумажную салфетку, которую он предусмотрительно смял и бросил в пепельницу. Возвращаясь в Майами, он опять вспомнил написанное Палмером Стоутом, и представил пятифутовые буквы на мраморном фасаде:

СРЕДНЯЯ ШКОЛА ИМЕНИ ВИЛЛИ ВАСКЕС-ВАШИНГТОНА.

Аса Ландо заставил Дургеса посмотреть рог. Первоклассный, ничего не скажешь. Однако...

— Сколько лет носорогу? — спросил Дургес.

— Честно — не знаю, — ответил Аса. — Сказали, девятнадцать.

— Да? Тогда я — еще младенец.

Это был самый старый из всех виденных Дургесом носорогов, даже старше и немощней носорожихи, добытой для Палмера Стоута. Этот был фунтов на пятьсот тяжелее, что все-таки являлось слабым утешением. Животное доставили в «Пустынную Степь» из заповедника в окрестностях Буэнос-Айреса. Его «отправили в отставку», потому что он спал в среднем двадцать один час в сутки. Туристы думали, что он гипсовый.

— Ты говорил, цена не имеет значения, — сказал Аса. Дургес жестом его прервал:

— Все верно. Базара нет.

— Его зовут Эль Хефе. — Аса произносил «Джефи».

— Зачем ты мне это рассказываешь? — рявкнул Дургес. — Мне его имя ни к чему. — Если притвориться, что животные в «Пустынной Степи» действительно дикие, то все эти охоты казались менее липовыми, и тогда спокойней спалось. Но зверь с кличкой — это ручной зверь, и Дургесу не удавалось обмануть себя, что все это имеет хоть какое-то отношение к охоте. Так же опасно и напряженно, как выслеживать ручного хомяка.

— Эль Джефи означает «босс», — уточнил Аса. — По-испански. Его как-то называли и по-американски, но я забыл.

— И не вспоминай. Выкинь из головы.

Дургес угрюмо привалился к воротцам носорожьего стойла в изоляторе №1. Подогнув ноги, огромное животное лежало на соломенной подстилке и сопело в глубоком и, вероятно, беспробудном сне. Шкура в ярких сочащихся пятнах какой-то невиданной экземы. Вокруг пергаментных ушей роились зеленые мухи, глаза в коросте зажмурены.

— А чего ты хотел, Дург? — сказал Аса. — Просиди целых пять дней в ящике.

Ручкой швабры Дургес осторожно потыкал недвижимое толстокожее. Сморщенная серая кожа дернулась, но никакого внятного отклика не последовало.

— И потом, ты сказал, что неважно, какой носорог, главное — рог, — оправдывался Аса. — Ты говорил брать любого.

Дургес хрустнул пальцами.

— Я помню, Аса. Ты тут ни при чем.

— Чего уж тут, в такие-то сроки. И они ж под охраной, носороги и слоны. Берешь, что дают.

— Все нормально, — сказал Дургес. Угадывалось, что Эль Хефе некогда был крепким, откормленным и ухоженным. Сейчас он стар, невероятно стар и изможден долгим перелетом в духоте. — Он хоть немного бегает? — Аса уныло помотал головой. — А ходить-то может?