Хвост павлина
Шрифт:
Заговорили о том, что никак не удается искоренить в жизни плохое, потому что многие научились из плохого делать хорошее. Из плохого для общества — хорошее для себя лично. И если не останется в жизни плохого, то им просто не из чего будет делать хорошее. И им уже не будет так хорошо, как прежде. Какой-нибудь бездельник, занимавший крупный пост и получавший кучу благ от своей подлости, — что он будет делать, если подлость упадет в цене? Поднимется в цене порядочность, а у него ее нет, что же ему — идти по миру? Вот
Все это взрослые разговоры. Не только для Миши взрослые, но даже для многих взрослых людей. Когда сойдутся два философа, у них такие разговоры, что только в учебниках можно читать, а просто так и слушать не хочется. У себя дома, когда такое начинали говорить, Миша просто старался выйти из комнаты, а здесь, в Древнем Риме, не знаешь, куда выйти, куда войти. Вместо того, чтобы город смотреть, только теряешь драгоценное древнеримское время.
Ну, партизаны! Каждый из них партизан в своем времени, проводит диверсии в пользу будущих времен.
Заговорили об учениках. Сократ был доволен своими учениками, а Сенека недоволен, хотя у него был всего один ученик. Может, все дело в том, что он был императором? Хочешь испытать ученика, дай ему власть.
— Представляешь: поджег Рим, чтоб полюбоваться пожаром. А замечания делать не смей. Больше всего он не любит замечаний.
— Кто ж их любит? — улыбнулся Сократ.
— Вот сейчас приду домой и вскрою себе вены. Хватит с меня этой педагогической деятельности.
Мише стало неловко. Он тоже был ученик, а значит, был частично повинен в том, что некоторые учителя вынуждены вскрывать себе вены.
— Вы его на педсовет вызовите, — предложил он наиболее суровый способ воздействия.
— Какой там педсовет! Из педсовета никого в живых не осталось. И из родительского комитета тоже: этот мой воспитанник убил свою собственную мать.
Да, дисциплинка у них… У Миши в школе тоже с этим неважно, но педсовет и родительский комитет пока действуют.
— Если б не то, что он император, — вздохнул Сенека. — Он ведь и умный, и способный. Не был бы императором, был бы просто замечательный человек.
Сократ сказал:
— Считай, что он последний день император. Стоит мне проснуться, и он исчезнет, как дурной сон. Вы ведь мне снитесь, и хоть в жизни у меня никакой власти нет, но над своими снами я властен.
Но Сенека был умный человек. И не такая у него была жизнь, чтобы она могла кому-то присниться.
— А может, это ты мне снишься, Сократ? Ты ведь жил раньше, откуда ж тебе меня знать? А я о тебе слыхал, значит, ты мне можешь присниться.
— А Миша? Мы с ним прошли не один сон. Значит, и он тебе снится?
— И Миша снится. А почему бы и нет?
Миша совсем растерялся. Значит, все эти события и вообще вся его жизнь снилась не Сократу, а Сенеке?
— Э, нет, — сказал Сократ. — Мы с Мишей столько прошли, столько повидали. И
— Нерон.
— Ну, вот, и о Нероне услышали. Тоже во сне. Чего только не увидишь, не услышишь во сне. Мне однажды, вы не поверите, Наполеон приснился. Как будто был такой император, захватил всю Европу и тоже напал на страну, где мы с Мишей партизанили. Ты партизанил с Мишей? А я партизанил. Так кому же он снится, я тебя спрашиваю?
— Вы говорили о Наполеоне, — сказал Миша, не желая быть яблоком раздора.
— Да, не поздоровилось этому Наполеону! Так же, как потом этому… Как его звали, Миша?
— Гитлер.
— Вот-вот, Гитлер. Ему бы тоже не поздоровилось, если б я не проснулся. Но я проснулся только для того, чтоб Мишу спасти. А так бы я подождал, когда бы его разделали. Вроде тевтонских рыцарей. Как их в Чудском озере топили! Я специально не просыпался, пока их не прикончили всех до одного…
Сократ рассказывал свои сны, а Миша рассматривал город. Что-то его заинтересовало чуть дальше, и он отошел чуть дальше… Потом еще и еще дальше… И потерял из виду великих философов.
Они этого не заметили. Наконец-то у них появилась возможность поговорить друг с другом.
Между тем Миша, разглядывая древние здания, дошел до самого дворца. Тут-то его схватили и привели к императору.
— Этот мальчишка, — доложил начальник стражи, — утверждает, что он здесь не живет, что он только снится…
— Кому же? — насторожился Нерон.
— Он говорит: либо Сократу, либо Сенеке. Одному из этих философов. Но Сократ отпадает: покойники не видят снов. Остается Сенека.
Нерон подошел к Мише, потрепал его по щеке.
— Такой хороший мальчик, а снится врагу престола. Почему ты не снишься своему императору?
Миша молчал.
— Как зовут тебя, мальчик?
Миша поднял глаза на Нерона и твердо сказал:
— Вы от меня ничего не узнаете.
— О, ты грубиян! Когда знакомятся, говорят имя. Вот меня зовут Нерон, а тебя?
Миша молчал.
— Значит, снишься Сенеке, врагу империи. А ведь за это дело… Что у нас за это дело? — спросил он у начальника стражи и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Да, за это дело у нас… В общем, строго. Так как тебя зовут?
— Миша…
Нет, это сказал не Миша. Миша молчал. Если он не испугался фашистов, то испугается он какого-то императора!
Миша молчал. Это сказал кто-то рядом. Сначала тихо, потом громче:
— Миша!
И еще громче:
— Миша! Миша, проснись!
И Миша проснулся.
Он сидел за столом, положив голову на десятитомник «Всемирной истории». За его спиной стояла мама и строго спрашивала:
— Это ты так учишь историю? Ой, смотри, не видать тебе деревни Старокопытовки, бабушке двоечники не нужны.