Хвост павлина
Шрифт:
Капустян учился с нами в десятом классе. Был он высокий, сутулый, с неправильными чертами лица, которые всем нам казались правильными. Потому что у Капустяна была жена.
От учителей Капустян это скрывал, боясь, что его переведут в вечернюю школу. А он не хотел в вечернюю, он хотел проводить вечера с женой.
Не исключено, что она помогала ему по алгебре. Капустян был поэт и был способен заниматься только литературой.
Жена его уже окончила школу, ей не помешала война. А Капустяну помешала, и он теперь догонял свою жену, а она не только не возражала против этого, но даже помогала ему себя догнать.
Жена Капустяна была похожа на поэта Блока — такая же кучерявая и коротко стриженная. А Капустян не был на него похож — он старался быть похожим на Маяковского. И так они жили вместе — Блок и Маяковский, и мы приходили к ним в их маленькую, не больше кладовки, комнату, где Маяковский читал нам стихи Капустяна.
Нам очень нравилась жена Капустяна, Это даже невероятно, что так может нравиться чужая жена. Но объясняется это, видимо, тем, что своих жен мы в то время еще не имели.
Может быть, именно тогда я полюбил Блока. Маяковский читал стихи Капустяна, а я вспоминал стихи о Прекрасной Даме, такой кучерявой и коротко стриженной. Но кто я был такой, чтобы вспоминать стихи о Прекрасной Даме? По сравнению с Капустяном — все равно, что по сравнению с Маяковским какой-нибудь мелкий поэт…
Если, конечно, судить по росту.
Как бы то ни было, присутствие жены Капустяна, которое уже облагородило Капустяна, нас тоже облагораживало, и мы говорили о таких высоких материях, о которых за минуту до этого понятия не имели.
Потом мы с Капустяном поступали в Литературный институт и нас обоих не приняли. Были у института свои мотивы.
Капустян возвращался к своей жене, к своей Ярославне, которая ждала его в нашем Путивле на городской стене. Меня же некому было ждать, поэтому я так с тех пор и не вернулся…
Но стихи Блока я люблю до сих пор. И до сих пор дружу со стихами Маяковского.
МИЛЮКОВ
Наш Милюков никакого отношения не имел к историческому Милюкову. Точней, к антиисторическому Милюкову, поскольку тот Милюков всей своей деятельностью противился ходу истории.
Наш Милюков не противился. Он просто учился в десятом классе. Ну, иногда не выучит историю, но от этого история не страдала. Да и сам он не очень страдал. Такой у него был спокойный характер.
Но тихий человек — это как Тихий океан: видишь только то, что у него на поверхности. А то, какая у него глубина в районе Марианских островов, это разве замечаешь? Иногда и самих островов не замечаешь, думаешь, это так, веснушечки… А это — острова…
Та часть нашего Милюкова, которая находилась на поверхности, ничем особо не выделялась. Кроме школьных сочинений, Милюков ничего такого не писал, ничего не рисовал, только на мандолине играл, на известном народном инструменте. Но народный инструмент потому и народный, что на нем играет народ, — так что тоже ничего выдающегося.
Окончили мы нашу среднюю школу. Средне окончили. Какая школа, так и окончили. И каждый поступил в институт.
Милюков поступил в институт инженеров связи. Институт этот был недалеко от нашего города, и в него поступали многие, чтоб связи с домом не терять. Тот, другой Милюков, вон куда заехал — в Париж, а наш старался держаться поближе к дому.
Но вот он кончает институт и едет по назначению. В какой-то маленький городишко, районный центр. Он едет, а в руке у него чемодан, а в чемодане у него…
Вот вам и Тихий океан…
В чемодане у него полное собрание сочинений Станиславского.
Больше я о нем ничего не знаю, поэтому не скажу. Но представляю себе, как он там перевернул этот районный центр своим Станиславским, Константином Сергеевичем. Это уже не мандолина, тут открывается такой океан…
Подумать только, что нес в себе человек! Через нашу школу, через технический вуз, который выбивался из сил, чтоб выпустить инженера связи…
Я специально смотрел в «Театральной энциклопедии». Милюнас там есть, Милютенко тоже.
Милюкова пока нет.
Но зато Станиславский — есть.
А от Станиславского прямой путь к нашему Милюкову.
НОЧНАЯ РАБОТА
Я жил, как сова, у которой неотложная ночная работа. Я вылетал из дому в сумерки, а возвращался, когда уже было совсем светло.
Некоторые завидуют сове, что у нее целый день свободен, но они только днем завидуют, а ночью спят.
Мой рабочий день начинался с вечерней школы. Школа была маленькая всего несколько классов. И каждый класс маленький — всего несколько учеников. Но ученики были большие. Взрослые. Ведь ходить на вечерние занятия — все равно что в кино на вечерние сеансы.
То, что школа была маленькая, создавало домашнюю обстановку, которую несколько омрачали домашние задания, Но что мне были домашние задания, если после школы я шел не домой, а на свою ночную работу?
Я шел, а наш ночной город у меня на глазах засыпал и подмигивал гаснущими огоньками: «Может, поспим? А? Как ты считаешь?»
Я категорически не отказывался. Если выкроится минутка, можно будет взять кассу и немного поспать.
Выражение «взять кассу» скомпрометировано другими ночными профессиями. Поспать я собирался на наборной кассе, пока будет верстаться полоса.
Потому что я работал ночным корректором.
В наборной кассе буквы распределены по ячейкам: в одной ячейке все буквы «А», в другой «Б» и так далее. Скучно жить, когда все одинаковые, поэтому буквы, конечно, мечтают соединиться в слова. Хотя, может быть, и не в те слова, которые из них набирают.
Из этих букв можно составить роман, а из них составляют газетную информацию. Здесь у них вид сухой и официальный, и говорят они о довольно скучных вещах, по ошибке считая, что скучное — это серьезное.