Хвост павлина
Шрифт:
Поэтому иногда даже хорошо, что дети не следуют нашим примерам. А иногда и сами подают нам примеры, которые нам не грех перенять.
У термитов, например, взрослые дети кормят престарелых родителей, разве это не похвально? И даже обыкновенные личинки обыкновенных мух запасают пищу для своих родителей… Для родителей, которые, как это водится у насекомых, бросают своих детей!
У старого Проплиопитека было три сына: Плиопитек, Сивапитек и Дриопитек.
Любил Проплиопитек своих детей. Плиопитека любил. Сивапитека. А Дриопитека не очень любил. Можно сказать, совсем не любил.
Другие сыновья — как сыновья: и на голову сядут отцу, и все, как это в семье бывает. Прощал им, конечно, Проплиопитек. Плиопитеку прощал. Сивапитеку. А Дриопитеку не прощал. Хотя прощать ему было нечего. Странный он был, Дриопитек. Вроде не свой.
Давно это было. Выросли сыновья. Еще время прошло — состарились.
У старого Дриопитека было три сына: Шимпанзе, Горилла и Человек. Любил Дриопитек своих детей, особенно первых двух. Они у него пошли в род Проплиопитека. В братьев Дриопитека — Плиопитека и Сивапитека. В племянников Гиббона и Орангутанга.
Любил Дриопитек двух своих сыновей. А третьего не любил. Какой-то он был не такой, этот третий. Вроде не свой.
Другие сыновья — как сыновья: и поездят на отце, и душу, как говорится, вытрясут, а этот все ходит где-то, что-то делает. А что — непонятно. И отцу непонятно, и братьям непонятно, и дедушке Проплиопитеку тоже было бы непонятно, хотя дедушка Проплиопитек многое понимал.
И опять прошло время. Выросли сыновья.
У старого Человека было три сына. Двое сыновей — как сыновья: в дедушку Дриопитека, в прадедушку Проплиопитека, в двоюродных дядюшек Гиббона и Орангутанга… А третий — неизвестно в кого.
Какой-то он странный, вроде не свой. И что вырастет из него неизвестно…
В этом главная трудность педагогики: неизвестно, что из кого вырастет. Что же делать, чтоб нащупать правильный путь?
Для этого нужно соблюдать такие условия:
— стараться приучать своих детей к самостоятельности — если не с эмбрионального периода, то, по крайней мере, не раннего детства;
— в каждой личинке уважать личность и признавать ее право на личную жизнь;
— всегда следовать правилу: живи сам и давай жить своим детям;
— никогда не бросать своих детей в минуту опасности, а также в другие неудобные для отцовства минуты;
— помочь ребенку разобраться, кем ему быть: если мужчиной, то настоящим мужчиной, а если женщиной, то настоящей женщиной;
— подавать примеры, но не навязывать их; особенно следить за тем, что это за примеры;
— воспитывать детей не столько любовью к ним, сколько любовью к окружающим (чтоб они не выросли холоднокровными, как питоны);
— если ваш ребенок не похож на дедушку дриопитека, не впадайте в отчаяние: возможно, из него еще вырастет человек.
4. БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ
Есть в нашей жизни прекрасная пора, когда мы еще не делим окружающих на позвоночных и беспозвоночных, челюстных и бесчелюстных, головоногих и брюхоногих, — когда мы делим всех лишь на больших и маленьких. Это самая начальная пора в нашей жизни, когда мы являемся в мир маленькими в надежде со временем стать большими. Поэтому в каждом для нас наиболее
Но если этот признак останется для нас решающим на всю жизнь, если, даже став большими, мы будем по-прежнему делить всех на больших и маленьких, то это значит, что сами мы нисколько не выросли, то есть, внешне-то мы выросли, но внутренне стали, может быть, еще меньше, чем пришли в этот мир. Жизнь дает немало примеров такого обратного роста.
Не все, конечно, мельчают так, как Удивительная лягушка, которая от своих детских, головастиковых, двадцати пяти сантиметров доходит до взрослых пяти или даже двух. Некоторые с виду вроде бы вырастают, но если к ним внимательно приглядеться, то становится ясным, что нет, не выросли они со времени своего детства, и детство в их жизни осталось вершиной, с которой они опускались я опускались вниз.
Почему-то принято считать, что величина зависит от высокого положения. Возможно, это мнение распространяет радужная форель, которая вырастает почти до двух с половиной метров, попадая в высокогорное озеро Титикака. Но, во-первых, не все имеют такую способность, как радужная форель, а во-вторых, не все имеют возможность попасть в высокогорное озеро Титикака. Что касается птички колибри, то она, хоть и поднимается выше всех птиц, но даже на самой большой высоте остается вое той же крохотной птичкой колибри.
А вот кит никуда не поднимается, но при этом он — кит. По сравнению с колибри кит — это целое государство: в одном ките может поместиться семьдесят пять миллионов колибри — больше, чем во Франции французов и в Англии англичан. Поэтому колибри и кит — это далеко не одно и то же.
Например, колибри — никудышный пловец, а кит — могучая морская держава. Но, с другой стороны, колибри легко отрывается от земли, а державу не оторвешь, она не захочет покинуть свою территорию.
У колибри температура зависит от окружающей среды: в тени одна, на солнце — другая. А у кита температура постоянная; он как-никак государство, он не может все так просто менять.
Колибри умеет здорово спать — совершенно мертвецки, с прекращением дыхания. Но если один француз может перестать дышать, то разве может перестать дышать Франция?
И еще: колибри прекрасно летает вперед хвостом (иногда это бывает необходимо). Потому что колибри — птичка маленькая, у нее почти стерта грань между головой и хвостом, а когда стерта грань между головой и хвостом, хвост с успехом может заменить голову.
А попробовал бы кит плыть вперед хвостом! Для государства поплыть вперед хвостом — значит, повернуть вспять историю.
Что можно сказать по этому поводу? У каждого свои достоинства и свои недостатки. Причем у больших могут быть очень маленькие достоинства, а у маленьких — очень большие недостатки.
Возьмите вирусы. Они ведь такие маленькие, что их вообще никто не может увидеть, кроме, может быть, их самих. И при этом у них очень большие недостатки. Они ведут паразитический образ жизни, то есть, живут за счет окружающих. Поэтому, хоть они и появились раньше других, но другие выросли, а они не выросли. Разве можно вырасти, живя за чужой счет?