Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
– Видишь, сынок, они сражаются, но у этого боя есть свои, очень строгие законы, – отец подавал мне бинокль, мы сидели где-то очень высоко, сейчас я бы не нашел этого места. – Если кто-то вышел из боя – он уже не может вернуться, но и нападать на него уже не будут. Как только ты отвернулся – ты проиграл. И тебя отпускают. Потому что победитель уже очевиден – так зачем ему доказывать свое превосходство? И птицы этот закон строго соблюдают. Никогда победитель не станет добивать побежденного. Это же не люди – у них есть свой кодекс чести.
Я с восхищением
– А теперь посмотри на самочек. Они только наблюдают, только оценивают. Они потом, каждая, выберут себе самца.
А глухари бились на току, причем не один на один, а как дерутся в баре в каком-нибудь вестерне, где сорок парней вдруг ни с того ни с сего начинают лупить друг друга, где каждый дерется с каждым и все – со всеми.
Вот почему я люблю птиц.
Потому что их любил отец.
Это он убедил мать, что мой дрозд когда-нибудь улетит, чтобы она не переживала, что ей теперь придется все время убирать его помет, эти чертовы кучки, которые он повсюду за собой оставлял, он убедил ее, что это зато научит меня терпению и ответственности. И они оба улыбались, глядя на меня с птицей на голове.
– А угадай, какой у «Спитфайра» стоит двигатель, ну угадай?
Я не знал никаких двигателей – даже общих названий не знал, знал только, как и все, что самый элегантный автомобиль на свете – это «Роллс-Ройс».
– «Роллс-Ройс», – ответил я, потому что это было единственное название, которое всплыло у меня в голове. Машины я любил.
Отец был на седьмом небе.
– Это поразительно, ты угадал! У них действительно стоит двигатель «Роллс-Ройс», который назывался «Мерлин». Ты понимаешь, что наш мальчик угадал, какой двигатель стоит на «Спитфайрах»?!!
– Запомни, лучшие самолеты на свете – это «Спитфайры» и «Мессершмитты», первые – английские, вторые – немецкие. У английских двигатель «Роллс-Ройс», а у немецких какой? – он понизил голос, а я взирал на него как на икону.
Он ждал, а я пытался придумать ответ, который его порадовал бы или позабавил. Так… раз «Роллс-Ройс» у нас английский, то очевидно, что «Мерседес»-то немецкий!
– «Мерседес»! – крикнул я.
– Браво! Браво! – отец подхватил меня и поднял в воздух. Я только предположил – но попал в десятку. – «Даймлер-Бенц»! Именно так! А самым лучшим конструктором двигателей на фирме Готлиба Даймлера был Майбах…
– Тот самый автомобиль?!
– Нет, но мне нравится ход твоих мыслей. «Майбах» – это сегодня машина, она названа именно в честь этого конструктора. Он потерял родителей в раннем детстве… и стал гением.
И умер.
Я снял с себя Геракла – этот уродик, наверно, до сих пор очень болен, потому что я для него стал единственной любовью. Интересно, когда он придет в себя?
Матери сделали операцию.
Я видел ее мельком, мне удалось только сказать ей, что я получил работу на съемках и что пес немножко приболел.
– Но ведь теперь ему уже лучше, да? А ты справляешься со всем? – спросила она только, что привело меня в некоторое смущение. – Я так рада, что ты возвращаешься к тому, что любишь.
Инга говорит, что это будет отличный фильм.
Я расписываю сценографию, завтра еду на место съемок, договорился уже с Зигмунтом, что он будет с матерью. Я на них вчера смотрел – они отлично смотрятся вместе, матушка была в хорошем расположении духа, и я, глядя на нее, тоже старался думать позитивно о том, что будет дальше.
Будет то, что должно быть.
Так всегда бывает.
Я хотел поговорить с матерью и попросить у нее прощения, но она была еще слишком слаба. Может быть, я действительно немного ее ревновал?
Три раза я писал смски Алине – и три раза она не ответила. Мне нужно самому поехать на телевидение и ее найти, мне надо с ней поговорить и все выяснить наконец – все, что произошло.
А Марте мне звонить незачем – я знаю, что она со мной и разговаривать не станет.
А жаль.
Сегодня я бы уж, конечно, не поступил так по-идиотски.
Интересно, с чего же все-таки Алина первый раз за все то время, что я ее знаю, так явно меня избегает.
Завтра утром куплю продукты, и нужно еще убрать тот бардак, который я развел дома. Я купил стиральную машинку с сушилкой, в конце недели получу аванс, так что о деньгах беспокоиться не надо.
Мне звонят мои старые клиенты, я их отсылаю к Яреку, некоторые хотят, чтобы приехал именно я, – это мило. Ярек доволен, он звонил мне, благодарил, спрашивал, все ли у меня в порядке.
У меня далеко не все в порядке.
Но и не так плохо.
Я все еще злюсь на мать, потому что она думает, что одно ее «прости» все уладит. Как будто это одно ее «прости» может ликвидировать весь этот накопившийся между нами мусор. Но сейчас я не могу ей даже этого показать – она же больна, и от этого я злюсь еще сильнее.
У Геракла сегодня была последняя капельница. Когда ему вынимали катетер – ей-богу, он смотрел на меня так, словно я был самой прекрасной в мире сукой чихуахуа. А вчера он выпил мой кофе, я поставил свою чашку на ковре около дивана – хорошо еще, что я вовремя спохватился. Вот не знаю, пил ли он у матери кофе. С ним нужно держать ухо востро, потому что он хочет сожрать все, что видит.