Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
– Мама, а зачем ты вообще ложишься в больницу?
– Милый, да там какие-то пустяки, женские дела. Мне не хотелось бы об этом разговаривать с сыном, ты же понимаешь…
Я сразу, как спросил, пожалел, что спросил. Если бы она хотела – сама бы мне все сказала.
– Понятно, – говорю я. – Но Геракл же меня не выносит.
– Главное, чтобы ты его выносил, он же всего-навсего маленькая собачка, он не понимает, что происходит, он ко мне исключительно привязан, я хотела тебя уже раньше об этом попросить, но знаю, что тебе это будет не так легко, а пан профессор предложил…
– Я надеюсь, что ты вернешься, потому что вообще-то в воскресенье я пригласил вас на обед, – напоминаю я матушке.
– Нас? – в ее голосе слышится странное беспокойство.
– Да, тебя и Геракла.
– А… ну да, конечно, конечно. А что у тебя там так шумно?
– Это Инга, – говорю я, как будто это все объясняет: и шум, и смех, и визг, и стук щетки…
– О, милый, тогда не буду тебе мешать. Развлекайтесь как следует, – матушка очень довольна. – Только не приходи меня навещать, потому что это совершенно не имеет смысла. Никакого. Я дала твой телефон Зигмунту. В случае чего – пожалуйста, будь поласковее с Гераклом.
– Надеюсь, ему ты скажешь то же самое, потому что я его вроде до сих пор не грыз!
– Шутишь, милый. Ну, целую тебя.
– И я тебя целую, мам.
Ну вот. Мало мне Щетки, Лесбиянки, Малолетки – мне еще обязательно нужен Геракл! Прямо-таки необходим! Надеюсь, матушка просто истерит и через полтора дня вернется домой. Потому что я с этим уродом и полчаса не выдержу.
– Норрис! – Малолетка узнала это прозвище от Инги, которой оно кажется очень забавным и она часто меня так называет. – Норрис, иди сюда!
Они уже не делают упражнений – они открыли мои альбомы с птицами.
– Я не знала, что ты орнитолог, – говорит Малолетка с уважением.
– А я и не орнитолог, я просто люблю птиц.
– Но фотографии просто отпад! – радуется Аня, и я с удовольствием констатирую, что этот ребенок интеллектуально не по годам развит. И весьма продвинут.
– А тут у тебя что?
– Это ласточка-береговушка.
– А что она делает?
– Живет! Годами… делает гнезда, например, в нависшей над рекой стене берега, вон видишь – там дыры.
То же самое делают и стрижи, за которыми мы наблюдали с Маврикием.
Я разглядываю вместе с девчонками береговушку – и правда, отменные фотографии, а ведь их нелегко сделать, потому что эти птицы постоянно находятся в движении, так и мелькают туда-сюда.
– Меня когда-то за них наказали, – говорю я и сразу прикусываю язык, но уже поздно.
– Расскажи, расскажи! – Малолетка подпрыгивает в нетерпении, а я ведь надеялся, что она уйдет домой, потому что я ведь с Ингой разговаривал, а не с ней.
– Я был в армии на учениях, там была траншея, но поскольку время мирное – никто ею не пользовался, вот ласточки и сделали себе там гнезда и жили спокойно. Но один армейский начальник, разумеется великого ума человек, да что там – козел… решил, что траншею надо углубить и расширить.
– А что такое траншея? И зачем ее расширять?
– …Чтобы она стала шире и глубже, как положено. Был как раз май, то есть
– А откуда ты знал?
– Ну потому что знал.
Ненавижу, когда меня прерывают.
– Войны у нас нет, никто в них не стреляет, две недели особой погоды не сделают. Но этот начальник считал, что приказ есть приказ, – он же военный! А я отказался выполнять приказ, и на меня написали рапорт и довольно сильно наказали: я три дня на губе просидел.
– Вот так наказание! – вмешивается иностранка.
– Наказание как наказание, не перебивай.
– А ласточки умерли?
– Я подговорил еще пару товарищей, чтобы сделать детский дом для этих птенцов. Мы начали вытаскивать птенцов из гнезд, а у них у всех были клещи, вот у всех, поголовно, и не так чтобы один-два, а прямо тучи, поэтому сначала мы их от клещей чистили…
– А тебе не противно было?
– …а когда избавились от клещей, – я проигнорировал вопрос, – мы их посадили всех между камнями, сами особо не веря в успех своей затеи, потому что ведь стоит человеку взять в руки птенца – и ласточка уже к этому птенцу не приблизится, потому что от него будет пахнуть человеком.
– Ну, и они умерли?
– Но выхода не было. И, к моему изумлению, на этот раз взрослые ласточки не оставили потомство. И птенцы оперились, выжили и встали на крыло.
– О господи, – говорит Малолетка. – Но этот начальник просто придурок какой-то. Козел.
– Не говори так о людях.
– Ты сам так его называл!
– Называл, но я-то взрослый!
Инга смеется.
Ненавижу баб!
– То есть резюмирую – ты им немножко помог?
– Анка, дуй домой, мне надо поговорить с Ингой.
– Но ты обещал научить меня фотографировать!
– Научу, но не сегодня.
– А когда?
Я давно заметил, что если ответить женщине на один вопрос – то вопросы начинают множиться в геометрической прогрессии. А когда, а зачем, а почему не сегодня, а завтра, а почему нельзя тогда-то и тогда-то? И так далее и тому подобное. Вот у нас, у мужичков, все конкретно и просто: завтра так завтра, когда-нибудь так когда-нибудь. А тут – даже если ответишь конкретно, что завтра, – сразу последует другой вопрос: а во сколько? А ты позвонишь сначала? А после обеда? А ты не будешь голодный? А может, послезавтра? А может, лучше было бы?.. Вот так это обычно и выглядит.
– Завтра я тебе скажу.
– А во сколько?
Ну, что я говорил? Предчувствие? Случай? Фатум?
– Все, дуй отсюда, – говорю я решительно.
– А вот тебе черепашка, – она вытягивает ладошку.
Я доверчиво вытягиваю свою, а она на этот раз быстро виляет рукой в сторону, и я опять остаюсь в дураках.
– Только злая, – смеется она.
Да я уж вижу, что не добрая…
Инга стоит у открытого холодильника, оттопырив попку. Выглядит она чертовски аппетитно, но даже в такой позе она вряд ли найдет там что-нибудь интересное.