И ангелов полет
Шрифт:
Он вспомнил, что соседка слышала три или четыре выстрела. То, что выглядело самоубийством пьяного копа, обретало черты расчетливого убийства.
— Гад!.. — прошептал Босх.
Гарвуд кивнул, как человек, успешно проведший другого по дороге, которую уже прошел сам.
— Теперь понимаешь, как оно все могло быть?
Босх подумал еще немного и кивнул:
— Да, теперь понимаю.
— Хорошо. Я позвоню. Спустишься вниз, в подвал. Дежурный даст тебе заглянуть в журнал. Вопросов никто задавать не станет. Убедишься окончательно.
Босх снова кивнул, потом открыл дверцу, вышел и, не сказав больше ни слова, побежал к своей машине. Он не знал, почему бежит. Спешить было некуда. И дождь больше не шел. Он только знал, что должен двигаться, должен бежать, чтобы не закричать.
Глава 37
Люди, собравшиеся на площади перед Паркер-центром, разделились на две группы. Одни стояли молча, держа в руках свечи. Другие, изображая похоронную процессию, медленно ходили взад-вперед с двумя черными картонными гробами, на одном из которых было написано «Правосудие», а на другом — «Надежда». Тут и там виднелись плакаты — «Правосудие для всех» и «Правосудие — для избранных — не правосудие». Вверху кружили два или три вертолета самых крупных каналов, а что касается наземных сил, то их представляли по меньшей мере шесть операторских групп. Время близилось к одиннадцати, и все они уже были готовы вести прямые репортажи из самой гущи событий.
Вход в здание прикрывала шеренга полицейских в форме и защитных шлемах. Мирные демонстрации могли в любой момент перерасти в боевые действия, направленные в первую очередь против управления полиции Лос-Анджелеса. Так случилось, например, в девяносто втором, когда разгоряченная толпа ринулась в центр города, круша все на своем пути. Босх предусмотрительно обошел демонстрантов и, держа жетон на виду, проскользнул в щель оборонительной линии.
Войдя в вестибюль, он кивнул дежурившим там четырем полицейским, миновал лифт и сбежал по ступенькам. Путь Босха лежал по длинному коридору в центр хранения вещественных доказательств. Пройдя до середины, он обратил внимание, что не встретил ни одной живой души с тех пор, как спустился вниз. Здание словно вымерло. По плану чрезвычайного положения все полицейские смены "А" должны быть на улицах.
Босх заглянул в забранное мелкой металлической сеткой окошко — лицо дежурного было ему не знакомо. За столиком сидел пожилой седоусый ветеран с цветущими от чрезмерного потребления джина щеками. Ломавшиеся на улицах старики нередко заканчивали службу в подвале. Увидев посетителя, дежурный поднялся и отставил стул.
— Ну, как там погодка? У меня-то здесь и окон нет.
— Погода? Местами облачно, не удивлюсь, если во второй половине дня грянет гром.
— Я так и понял. Таггинс со своей толпой еще на площади?
— Да.
— Идиоты. И что бы они только делали, если бы на улицах не было копов? Понравилось бы жить в джунглях?
— Проблема не в них. Они не против полиции. Им только не нужны полицейские-убийцы. Что же здесь плохого?
— Ну, я бы так сказал, что есть и такие, которые только пули и заслуживают.
Босх не нашелся что сказать. Да и какой смысл спорить с тем, кого уже не переубедишь? Он посмотрел на табличку с именем дежурного — Хауди [13] — и едва не рассмеялся. Копившиеся всю ночь напряжение и злость схлынули.
13
Хауди. Фамилия совпадает с разговорной формой приветствия «How d'you do».
— Да пошел ты! — добродушно выругался дежурный. — Что смешного? Это моя фамилия.
— Извини. Я не смеюсь. Просто вспомнилось кое-что.
— Конечно.
Хауди показал на стойку с бланками и ручкой на цепочке.
— Если хочешь что-нибудь взять, заполни форму и не забудь указать номер дела.
— Номер дела? Боюсь, что не знаю.
— А ты знаешь, сколько тут у нас всего? Около двух миллионов единиц хранения. Что ищешь?
— Мне надо посмотреть журнал.
Дежурный кивнул:
— Понятно. Тебя прислал Гарвуд?
— Да.
— А почему сразу не сказал?
Босх не ответил. Хауди наклонился, вытащил потрепанную тетрадь и просунул ее в щель под окошечком.
— Какое число тебя интересует?
— Не знаю. Пожалуй, последние два-три дня.
— Здесь записи за неделю. Тебя ведь интересует только то, что брали, верно?
— Верно.
Босх забрал тетрадь и отошел к стойке. Хауди совсем не обязательно знать, что он ищет. Впрочем, искать долго не пришлось. Частин получил коробку с вещественными доказательствами в семь утра. Босх поспешно заполнил бланк и, вернувшись к окошечку, положил перед ним тетрадь и требование.
— Думаю, коробка где-то здесь. Ее брали сегодня утром.
— Нет, приятель, у нас здесь с этим строго. Порядок блюдем.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся Босх.
Хауди положил на место тетрадь, заглянул в бланк и, захватив тележку, похожую на те, которыми пользуются на поле для гольфа, исчез в лабиринте стеллажей. Вернулся он минуты через три. В тележке лежала розовая коробка. Дежурный отодвинул засов, открыл окошко и передал коробку Босху.
Босх направился к одной из крохотных кабинок у дальней стены, чтобы проверить содержимое розовой коробки.
Судя по ярлыку, в ней лежали вещественные доказательства по старому, давно закрытому делу: расследованию действий детектива Фрэнсиса Шихана, застрелившего пять лет назад Уилберта Доббса. Коробка была заклеена скотчем, и Босху пришлось немало повозиться, вскрывая ее с помощью висевшего на ключной цепочке маленького перочинного ножа. Зато нужный предмет он нашел гораздо быстрее.
Сквозь толпу демонстрантов Босх прошел так, как будто не замечал никого и ничего, не слышал распеваемых лозунгов «Нет правосудия — нет мира» и брошенных лично ему оскорблений. Он знал, правосудие не завоевывают плакатами и картонными гробами. Каждый отстаивает его сам, становясь на сторону добра и справедливости. И еще он знал, что настоящее правосудие не различает никаких цветов, кроме одного: цвета крови.
Добравшись до машины, Босх открыл кейс и, порывшись в бумагах, нашел листок со списком телефонов всех, кто вошел в его группу в ночь с пятницы на субботу. Потом отправил на пейджер Частина короткое сообщение и стал ждать, наблюдая за протестующими. Минут через пять несколько телевизионных бригад неожиданно снялись с места и, прихватив оборудование, устремились к своим фургонам. Посмотрев вверх, Босх увидел, что вертолеты тоже улетели. Он взглянул на часы — было без десяти одиннадцать. Поспешный маневр телевизионщиков перед самым выходом в эфир мог свидетельствовать только об одном: где-то что-то случилось.