И аз воздам
Шрифт:
— «Не стал обременять деталями» — это верное решение, — согласился Курт и, помедлив, спросил: — Могу ли я, в таком случае, обратиться к тебе с просьбой, о деталях которой ты также не станешь ставить Нойердорфа в известность?
Ульмер распрямился, даже, кажется, чуть побледнев, и снова исподволь бросил вокруг настороженный взгляд.
— Да, майстер Гессе, — согласился он, наконец, понизив голос почти до шепота. — Разумеется. Что я должен сделать?
— В Официуме хранятся личные вещи Георга Штаудта. Среди прочего в его сумке должно быть шифровальное Евангелие; я хочу его получить. Само собою, я мог бы потребовать его у старика открыто, но мне не хочется возиться с бумажками, а главное — не желаю посвящать
— А… полагаете, майстер Штаудт мог оставить что-то в книге? Мы осматривали все его вещи, и никаких записок или отчетов обнаружено не было; каждую страницу Евангелия и майстер Хальс, и я перетряхнули лично, и…
— И тем не менее, — мягко, но настойчиво оборвал Курт. — Отчет — не отчет, а как знать, быть может, где-то стоит не заметная с первого взгляда метка, клякса, точка, стертая буква… Я хочу осмотреть Евангелие сам, лично. Но так, чтобы об этом никто не знал. Когда я закончу — верну его, и ты тихо и аккуратно положишь книгу на место. Сможешь это сделать?
— Да, майстер Гессе, — с готовностью кивнул Ульмер. — Постараюсь справиться как можно скорее.
— Ну, что ж, благодарю заранее, — неспешно проговорил Курт, разровняв на столе список причастных, уже изрядно помятый, и придвинул его к собеседнику. — Также начать причинение пользы ты можешь с того, что расскажешь мне об этих людях. А там поглядим.
Домики Инзельштадта, теснящиеся вдоль улиц, были чем-то неуловимо схожи между собою; каждый имел, как водится, некую отличительную особенность — деревянного голубя на крыше, особо изукрашенную фонарную решетку над дверью, флюгер в виде лодки — но все они при том были точно бы на одно лицо, будто близкие родичи. Дома простых горожан не образовывали собою отдельного квартала в отдалении от обиталищ знати, а стояли вперемешку, лишь кучкуясь небольшими группками неподалеку от высоких дорогих жилищ.
Дом Вилли Клотца, истца по делу, на котором спалился судья Юниус, был в очередной такой компании своих собратьев крайним — аккуратный одноэтажный домик с высоким чердаком, покатой крышей и тяжелой, точно складская, дверью. Владелец домика был человеческой копией этой двери — такой же массивный и широкий, с громовым, раскатистым голосом и суровым взглядом командира наемников под густыми бровями, и даже его далеко не крошечных величин супруга смотрелась рядом с ним, точно детская кружка рядом с пивным бочонком. Сам же майстер инквизитор взирал на Вилли Клотца снизу вверх, чуть отступив назад, дабы не задирать голову. В беседе, однако, хозяин дома был учтив и добродушен, даже чрезмерно, и гостям пришлось потратить около минуты на то, чтобы отказаться сперва от участия в семейном обеде, а после — от посиделок за раухбиром [20] местного производства, вполне ожидаемо лучшего в Империи.
20
Rauchbier (нем.) — пиво с особым вкусом, который придает подкопченный солод.
— Мне и сказать-то нечего, — откровенно смущаясь, пояснил Клотц, едва уместившийся на табурете, явно смастеренном лично — под собственную внушительную комплекцию. — Я уж все рассказывал — не упомню, сколько раз; и вот майстеру Ульмеру, и обер-инквизитору, и в магистрат меня вызывали…
— Я читал протоколы, — кивнул Курт, — и говорил с обер-инквизитором; однако пересказ с чужих слов, а тем паче запись этих слов — по опыту знаю, всегда хоть в чем-то, да против истины погрешат, вольно или невольно. Секретарь поленился или не успел в спешке написать неважное, по его мнению, словечко (суть-то передана) — и внезапно весь смысл меняется… Расскажите
— Закончилось… печально, — шумно вздохнул гигант. — А начиналось вполне мирно. Суть, майстер инквизитор, такая. Я и мой двоюродный брат были приемышами у друга нашей семьи. Так уж вышло — я осиротел совсем рано, он чуть позже; чума коснулась и Бамберга когда-то, хоть у нас было и не так страшно, как в иных городах, слава Господу. И вот нас обоих взял под свое крыло старый друг наших отцов; говорят, что тоже родич в каком-то дальнем поколении, но никто этого никогда не выяснял, да и ни к чему было. Воспитывал он нас равно заботливо, честно, даже исхитрился сохранить за нами собственность наших родителей, и когда мы оба встали на ноги, у каждого был дом и начальные средства — покуда мы жили в его доме, наши жилища сдавались. А перед смертью наш приемный отец завещал мне место на рынке.
— Вот это первое, что я не вполне понимаю, — заметил Курт. — Из протоколов я увидел, что вы состоите в кожевенной гильдии, доход получаете в виде гильдейской доли, а потому мне неясно, для чего вам рыночное место.
— Рента, — пояснил Клотц, широко улыбнувшись. — Наш приемный отец был тот еще прохвост… Не подумайте дурного, майстер инквизитор, это я по-доброму. Просто умел крутиться и извлекать выгоду на законных основаниях. Когда-то он выкупил у городского управления рыночное место — удобное, хорошее и недешевое; а так как желающих угодить именно на это самое место было много — оно никогда не пустовало, а отчим неизменно получал от торговцев небольшую, но постоянную плату за сдачу лавочки внаем.
— И почему же он завещал эту серебряную жилу именно вам?
— Незадолго до смерти он рассорился с моим братом, — печально отозвался гигант. — Так разругался, что Господи помилуй… Один из его сыновей вознамерился жениться, и девица была, прямо скажем, из семейства не слишком благовоспитанного, да и сама поведения… предосудительного. Отчим пытался внушать, доказывать, говорить и по-доброму, и со строгостью, но мой брат и слушать ничего не желал и сына отвращать от такой женитьбы не намеревался. Любовь у него, видите ли… А девица, должен вам сказать, и сейчас уже якшается, вот клянусь вам, с двумя поклонниками разом, и ее родители даже ухом не ведут. Вся семейка такая, прости Господи…
— Так что с наследством? — поторопил Курт; хозяин кивнул:
— Да, прошу прощения, майстер инквизитор… Так вот, незадолго до того, как отойти ко Господу, отчим завещание и переписал. А старое почему-то не уничтожил — то ли уж память была не та, то ли еще надеялся брата переубедить и все оставить как есть… Поначалу-то лавочное место именно брату и должно было отойти — потому как двое сыновей и место в гильдии пониже моего, вроде как ему нужнее, а у меня и приличный доход, и сын всего один, и тоже на хорошем счету в гильдии — того гляди станет мастером. Брат должен был делиться со мною малой частью дохода, и на том все. А когда отчим умер, он откуда-то добыл прежнее завещание и выставил его как свидетельство.
— И вы решили судиться с братом? — не скрывая укоризны, уточнил Курт.
— Я б и не подумал, — возразил гигант горячо, — не решите, что мне денег жалко стало или еще что… Я и не стал бы! Но этот дурак же удумал рыночное местечко передать в полное владение сыну с молодой женой, той самой девицей. Да отчим бы в гробу перевернулся, если б узнал, что все то, на что он годы и труды тратил, досталось какой-то, Господи прости, прошмандовке! Я и решил — нет уж, отсужу себе обратно, а сын у брата все-таки не совсем уж скорбен головой, рано или поздно одумается, увидит, что ему за тварюка досталась в невесты… Вот тогда уж мирно, по-семейному, и решим, как с этой лавчонкой быть. А мирно — вон оно как… Не вышло.