И была любовь в гетто
Шрифт:
Юрек Вильнер был уже в гетто. Его выкупил друг… как же его звали? [43] Ага, Генек Грабовский. Он выкупил Юрека, а потом, чтобы перед возвращением в гетто немного подлечить, взял к себе и несколько дней выхаживал. Юрек не мог ходить. У него пятки были разбиты до кости, просто черные стали от битья. Но он никого не выдал.
В тот день был первый седер [44] . Говорили, что раввин на улице Майзельса (бывшей Купецкой) приготовил роскошный праздничный стол — шикарная сервировка, красивые белые скатерти, — а когда разошелся слух, что назавтра будет акция, все перенес в убежище. Все, вместе с посудой и скатертями. И там был торжественно отмечен седер. Так рассказывали, и это стало одной из легенд гетто, но правда ли — неизвестно. Никто из нас этого не видел.
43
Позвони Казику, он должен помнить. Потому что — уж не знаю, как Казик на него вышел, — они потом всю жизнь дружили. Когда тот тяжело заболел, Казик купил ему на
44
Установленный порядок торжественной трапезы, ритуалов и молитв в первую и вторую ночи праздника Песах.
Заседание штаба закончилось, и все разошлись по своим постам. Я остался один. Ни с центральным гетто, ни с территорией Тёббенса и Шульца [45] связи не было. Пришли Михал Клепфиш и Зигмунт Фридрих. Зигмунт принес оружие, а Михал — пятидесятикилограммовую пачку пороха и рецепт ускоренного приготовления так называемых коктейлей Молотова. В полночь я лег спать на столе, расставленном посреди комнаты. Рядом легла Рута Блонес. Я чувствовал ее голову чуть пониже груди. Пухленькая, теплая девушка. А к ней пристроился Янек Биляк. Мы лежали, но спал ли кто-нибудь в ту ночь, не знаю. Над нами, опершись на стол, стоял Адам Шнайдмиль; резиновая полицейская дубинка, которую он держал в руке, гнулась в такт его словам — Адам все время повторял: «Невозможно, чтобы это уже был конец». Не знаю, удалось ли кому-нибудь заснуть.
45
В гетто существовали предприятия, выполнявшие заказы (в основном военные) немецких властей, на которых были заняты еврейские рабочие. В варшавском гетто такими предприятиями были фабрики (мастерские) Тёббенса, Шульца, фабрика щеток и др.
Рассвело. Меня позвал Зигмунт, который провел ночь на кушетке. Я подошел к нему. Он сказал, что уверен: ему не пережить того, что нас ждет, — и поэтому просит, чтобы я, когда уже все закончится, позаботился о его пятилетней дочке, которую он спрятал в монастыре в Восточной Польше. Я сказал то, что обычно говорят в таких случаях: «Не болтай чепухи».
Вскоре затем, около шести утра, мы услышали первые выстрелы из центрального гетто. Распознавали взрывы гранат: это наш взрыв, это их, это наш, это их. Потом я узнал, что это были отголоски боя на углу Заменгофа и Милой. Наши атаковали с четырех сторон. Это продолжалось довольно долго. Вдруг до нас донесся звук сирены «скорой помощи», а потом наступила тишина. У нас, в нашем секторе, по-прежнему было спокойно. Так что мы сидели в углу комнаты и разговаривали. О том, как плохо, что АК нам не доверяет и мы остались в одиночестве, отрезанные от мира. А ведь мы всеми возможными способами старались установить связь с главным штабом АК. Даже пытались через Тосю Голиборскую напрямую добраться до Волинского. Помню встречу с Волинским у Тоси на улице Промыка. Мы сидели в потемках, а Волинский беспомощно разводил руками и говорил: «Я ничем не могу вам помочь».
И что же потом оказалось? Что доносчиков среди нас не было. Мы все знали друг друга с детства, все были друг в друге уверены и знали, что никто никого не предаст. А как сложилась судьба генерала Грота? Его выдал товарищ по оружию, с которым они вместе воевали в 1920-м, а тому помогали «надежные ребята» из разведки АК. Видно, Грот и его окружение плохо разбирались в людях. Предателям в АК еще долго продолжали доверять. И те, пока не утратили доверия своего командования, успели выдать немцам несколько сот человек. А мы оказались не достойны доверия, хотя наши люди, наши друзья никогда никого не выдали. И как можно было после этого относиться к генералу? Те, кто слепо следуют правилам, не заслуживают хорошего отношения. Надо ведь учитывать характер человека, обстоятельства, знакомства. Мы очень старались установить контакт с АК. Еще утром 18 апреля говорили по телефону с Леоном Фейнером. Надеялись, что через Зарембу (и руководство ВРН [46] ) ему удастся повлиять на генерала, убедить того изменить к нам отношение. Не получилось. Никто с нами связи не установил. Ну и как мы могли, обсуждая это, тепло говорить о генерале Гроте, относиться к нему с любовью? У кого было больше надежных людей — у нас, в ЖОБе, или у них? А для нас, запертых за стенами, отсутствие контактов с АК было бедой. И все равно очень жаль, что генерал погиб, да еще в результате предательства.
46
ППС-ВРН — с октября 1939 г. конспиративное название Польской социалистической партии; ВРН — сокр. от «Свобода, Равенство, Независимость».
Мне неприятно вспоминать о предателях — кроме этих, были еще и другие. Но когда агенты из «Меча и плуга» [47] , организации, сотрудничавшей с гестапо и советской разведкой, искали контакты с евреями, они не к нам прислали своего человека, а к еврейским ревизионистам из организации Жаботинского [48] .
Заканчивается ночь с 18 на 19 апреля. Акция по окончательному уничтожению гетто продолжается.
47
Подпольная военно-политическая организация, созданная в Варшаве в 1939 г. национал-христианскими деятелями.
48
Владимир (Зеев) Жаботинский (1880–1940) — лидер правого сионизма, основатель и идеолог движения сионистов-ревизионистов, писатель, поэт, публицист, журналист, переводчик.
19 апреля
В десять часов утра командование принимает Штроп [49] . Начинается новое наступление на гетто.
День занялся чудесный, погожий, но не жаркий. Даже прохладно. В нашем секторе (территория фабрики щеток [50] на Свентоерской) — около десяти веркшуцев. Сидят в своей караулке на первом этаже. Мы заглядываем туда через окно. На стенах висят автоматы. А они сидят в расстегнутых мундирах и пьют чай. Можно было бы бросить в окно гранату и, безоружных, взять их в плен или расстрелять. Захватили бы много оружия. Но эти люди не сделали нам ничего плохого. И мы не решились. Умно это было или глупо, нам никогда не узнать. Идем дальше. Прохладно, я в летнем пальто. В кармане у меня непристрелянный револьвер. В последнем, третьем, проходном дворе дома на Свентоерской встречаем еще двоих веркшуцев. Идем за ними. Можно без труда их застрелить и забрать оружие. Да, у меня есть револьвер, но ведь я никогда из него не стрелял, я вообще никогда не стрелял, я еще не умею стрелять. Представил себе, что могу, не вынимая револьвера из кармана пальто, запросто в них выстрелить. Но тут они поворачиваются к нам и с улыбкой говорят: «Поглядите, там дерутся, а у нас спокойно». Слова иногда могут разоружить врага успешнее, чем если у него отобрать оружие. Мы дошли с этими ничего не подозревающими веркшуцами до конца двора и позволили им свободно уйти.
49
Юрген Штроп (1895–1952) — обергруппенфюрер СС и генерал Ваффен-СС, один из руководителей подавления восстания в варшавском гетто. Повешен по приговору польского суда.
50
На этой фабрике производились «щетки» из тонких веток вербы, использовавшиеся немцами для маскировки военных объектов.
А между тем из центрального гетто опять стали доноситься выстрелы и взрывы. То наши, то их… И так продолжалось до сумерек. Ночь мы провели там же, на своей «базе».
20 апреля
И этот день занялся чудесный и солнечный. Все еще царило спокойствие. Тишина. Похоже, ночью все хорошо спали — ничего особенного мне не запомнилось.
Час дня. Появляется связной из группы Гутмана, которая базируется на Свентоерской, у самых ворот со стороны Валовой. Перед воротами мина, установленная Клепфишем, датчик взрывателя — у них. Немецкий отряд в составе около ста человек останавливается у самых ворот, но никто им этих ворот не открывает. И тогда Гутман отстраняет двух часовых, стоящих в карауле, и включает взрыватель. Мощный взрыв. Из разорвавшейся трубы фонтаном бьет вода. Вода заливает всю улицу. Кареты «скорой помощи» с включенной сиреной увозят раненых немцев. Мы все идем туда. Думаем, сейчас начнется схватка. Но немцы, нацепив на себя белые ленточки, предлагают перемирие. У нас была всего одна винтовка, и только один умел из нее стрелять. Это был Зигмунт Фридрих, он уже отслужил в армии. Идем дальше. Зигмунт стреляет по белым ленточкам.
Идем дальше. На чердаке погибает Михал Клепфиш. Мы пробиваемся, пока еще все вместе. Немцы все-таки форсировали ворота. Мы бросаем в них бутылки с зажигательной смесью. Бутылки часто достигают цели, и мы видим, как тех, в кого они попали, охватывает пламя. Это продолжается какое-то время, пока немцы не отступают. Смеркается. Мы ищем, куда бы спрятаться. Из сада Красинских с Бонифратерской немецкие огнеметы поджигают наш сектор. Но мы еще об этом не знаем.
Мы уже были вместе с гражданским населением в большом замаскированном бункере на Свентоерской, 34. Несколько сот беззащитных людей и наша группа в тридцать человек. Была там еще группа из «Ханоар Хациони» — правой молодежной сионистской организации. И тут в наш подвал в панике вбегают два рослых статных парня из этой группы с криком: «Горим, все горит!» Кричат пронзительно, истерически. Их страх заразителен. Как обуздать панику? Парни на голову выше меня, но тем не менее оба получают по морде. Однако кричать не перестают, и мы выталкиваем их из подвала.
Случилось так, как предсказывал Антек. Не мы подожгли гетто — нас поджигают. Огонь уже близко. Слышно, как над нами рушатся балки горящей кровли. Быстро принимаем решение об эвакуации. Единственный возможный путь — в центральное гетто. Выходим во двор. И тут ко мне подходит Пнина, протягивает теплую руку: «Я боюсь, я никуда не пойду». — «Не бойся, — говорю я, — ты пойдешь со мной. Будешь все время рядом, я буду держать тебя за руку». И так и стало. Мы в полном комплекте. Приближаемся к тому месту, где в стене пролом. Тут можно перейти в центральное гетто. Но стена в этом месте ярко освещена прожектором и обстреливается из пушечки, установленной немцами на Бонифратерской (вот она, видна на снимках). Зигмунт, наш единственный снайпер — других нет, — одним выстрелом гасит прожектор. Уже почти все прошли: выскочили на улицу и через большой пролом в стене переходят в центральное гетто. Мы с Зигмунтом и Пниной последние: стоим в подворотне и смотрим, как остальные один за другим исчезают за стеной. Еще сейчас я чувствую теплую руку Пнины в своей руке.
Двое парней, которые сообщили о пожаре, подходят к нам и говорят, что не пойдут с нами, что у них хорошее убежище и там они будут в безопасности. Помню, с каким облегчением я это услышал. Все уже прошли, теперь наша очередь, ждем удобного момента. Вот и спокойная минута — нашей троице удается проскочить через пролом. Ребята по ту сторону стены нас ждут. А я понятия не имею, куда идти. Но мы откуда-то знали, что Анелевич на Милой, 18. Идем туда. Добираемся до угла Францисканской и Налевок и там, во дворе дома номер 30 по Францисканской, неожиданно сталкиваемся с Абрашей Блюмом. Он один. «Ну и что мне теперь делать, Марек?» — спрашивает он у меня. Я понял, что сейчас должен решать за всех. Но у меня нет никаких решений. Одна ответственность. Спускаемся в какой-то подвал. Засыпаем.