И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
Шрифт:
Тоня познакомила нас со своими родными. Когда мы уходили, мать её невестки Валентина (не помню отчества) сказала, указывая на меня: «Тонечка, неужели ты такую хорошую девочку не поведёшь к батюшке, чтобы он её благословил?» Я очень смутилась, Тоня, по–видимому, тоже, и мы, ничего не сказав, ушли. Оказывается, там был о. Серафим.
Несколько лет спустя Тоня попросила у меня фотографию Верочки и мою. Я дала ей фото, где мы обе сидели в лодке, нас снимал фотолюбитель в Быкове в 1920 году. В следующий свой приезд Тоня сказала, что показывала фотографию батюшке, и он сказал: «Они прошли половину пути». — «А какая будет вторая половина, мы не знаем», — добавила от себя Тонечка. Я поняла, что есть человек, который следит за нашим духовным ростом и молится за нас.
До тридцать первого года я работала и училась. В тридцать первом году закончила курсы чертёжников–конструкторов
В другой раз я пошла на демонстрацию. Тогда в этом отношении было очень строго: пропускать демонстрацию считалось антисоветским поступком. В тридцатые годы антирелигиозная пропаганда была очень сильна. Во время демонстрации постоянно пели антирелигиозные песни и частушки. Однажды запели одну из таких безбожных песен. Я, конечно, не стала петь. Что у меня было на лице, я не знаю, но одна девушка подошла ко мне и шепнула на ухо: «Я тоже верю в Бога».
Верочка как-то проводила отпуск со своим отцом в Оптиной пустыни. Много интересного она рассказала о ней, и мне захотелось поехать туда. В тридцать третьем году я купила путёвку в дом отдыха «Оптина пустынь». В моей палате жило восемь женщин. Я была очень переутомлена в это время и старалась ни с кем не сближаться. После завтрака брала свою сумочку с Евангелием и уходила в лес. По дороге мне то и дело попадались полянки, где росла в изобилии земляника. Я собирала её в кулёчек из бересты. Наконец, я нашла живописную полянку среди дремучего леса и решила здесь остановиться и почитать Евангелие. Но земляника мне не давала покоя: отовсюду выглядывали красные ягодки, и мне хотелось их рвать и рвать. Я поняла, что это искушение. Тогда я взяла кулёк и выбросила все собранные мной ягоды. После этого села на пенёк и стала спокойно читать Евангелие. Ягоды больше не привлекали моего внимания.
К обеду мы все собрались в большую трапезную монастыря. Вся прежняя роспись сохранилась. Душа моя отдыхала, глядя на окружающие меня, прекрасно выполненные евангельские сюжеты. Отдыхающие реагировали по–разному. Один из них выступил на собрании и заявил, что надо было бы взять две бочки и замазать всех этих «богов». Но при мне это не было сделано.
В Оптиной, среди дремучих брянских лесов, я хорошо отдохнула и внутренне собралась. В нашей комнате одна из женщин занималась хиромантией. Она нам всегда гадала. Мне она нагадала, что я скоро выйду замуж, у меня будет двое детей, что у меня нет склонности к техническим наукам. Последнее замечание меня удивило: «Как странно, а ведь я работаю техником-конструктором–строителем и очень люблю свою специальность». — «Тем не менее, это так», — ответила хиромантка. С тех пор я никогда больше не гадала. Я считала, что если Господь скрывает от нас наше будущее, то это для нашего же блага, и мы не должны стремиться непременно узнать его.
Предсказания хиромантки сбылись. Через несколько месяцев, в апреле тридцать четвёртого года я действительно вышла замуж. Мне очень хотелось выйти замуж за верующего человека, но это не было дано. Если я и узнавала о человеке, что он верующий, то он уже любил другую. Нов основном, молодёжь, с которой я встречалась, была неверующая. А некоторые просто скрывали свою веру, так как в то время к верующим было почти такое же отношение, как к врагам народа.
Один из моих знакомых, Владимир, был инженером–технологом, специалистом в области текстильной промышленности. С ним я была знакома с двадцать седьмого года. Мне было тогда 18 лет. Он работал в Орехово–Зуеве вместе с моим двоюродным братом Веничкой, инженером–электриком. По воскресеньям они оба приезжали в Москву, и Владимир Григорьевич (так я его называла, так как он был старше меня на шесть лет), часто бывал у нас. Он обычно покупал билеты в театр или
Но годы шли, и бабушка начала настаивать, чтобы я, наконец, сделала выбор. «Ты все смотришь на Веру, хочешь, как и она, дослужить до Николаевского солдата», — говорила бабушка. Так говорили о девушках, которые до двадцати пяти лет не выходили замуж. Мама тоже в письмах намекала, что пора замуж выходить. Меня эти разговоры очень огорчали. Владимир Григорьевич не раз делал мне предложение, но я всегда уклонялась от этого разговора. Однажды он уехал надолго из Москвы. Когда вернулся, то поселился в Москве на казённой квартире при 1–й Ситценабивной фабрике, где он работал, и снова мы стали встречаться. Кончался тридцать третий год. Он пригласил меня встречать с ним Новый год в его компании. Я вначале согласилась. Но вот в церкви объявили, что в 12 часов ночи будет Новогодний молебен. Тогда я сказала Владимиру Григорьевичу, что не смогу с ним встречать Новый год и ни с кем не буду. Он пошёл один, никого не пригласив с собой. И вдруг ему захотелось в ту ночь бросить курить. Он знал, что я не люблю, когда курят, так как курильщики делаются рабами папиросы. И он бросил навсегда курение. Я была поражена. Я поняла, что так как я предпочла молитву новогодним развлечениям, Господь положил на сердце Владимиру Григорьевичу сделать какое-нибудь хорошее дело.
Однажды он прямо поставил вопрос: «Почему я не хочу выходить за него замуж?» Я не сразу ответила, но поняла, что дальше молчать нельзя. И сказала ему: «Потому что я исповедую христианскую веру». Меньше всего он ожидал такого ответа. Долго мы шли молча. Наконец, он сказал: «Ты теперь стала ещё выше в моих глазах. А я-то думал, что ты любишь кого-нибудь другого». На этом наше свидание закончилось. В следующий раз он сказал мне: «Но ведь то, что ты верующая, не помешает нам в нашей семейной жизни. Ты можешь ходить в церковь послушать какого-нибудь архиерея, а я буду ходить на лекции, а потом мы будем делиться с тобой тем, что нам было интересно».
Вдруг я почувствовала, что воля Божия в том, чтобы я вышла замуж за Владимира Григорьевича, и дала своё согласие на брак. «Когда же будет свадьба?» — спросил он. «Через два месяца».
Ровно через два месяца была Красная горка — Фомино воскресенье. В этот день обычно бывают свадьбы после Великого поста.
Этот Великий пост я чувствовала более сильно, чем раньше. Я ограничивала себя в одежде, в словах, в желаниях, отказалась от всех развлечений. Единственное, что я не понимала, это ограничение себя в еде. Правда, я жила в семье дяди Яши и позволять себе разные отклонения в еде не могла. Но если бы знала, что надо перейти на другую пищу, то нашла бы выход из положения. Но я просто этого не знала.
Вовремя Поста я почувствовала, как мир душевный охватывает мою душу, и вдруг вопрос о предстоящем замужестве перевернул все. На меня напало сомнение. Следует ли выходить замуж? Не раз мне казалось, что позвонят в дверь, я открою и увижу перед собой монахиню с зажжённой свечой в руках, которая увезёт меня в далёкий монастырь.
Я спросила свою близкую подругу Аню [16] , выходить ли мне замуж. Она предложила мне попробовать, а если не понравится — развестись. «Э, нет, — подумала я, — это мне не подходит. Спаситель сказал, что нельзя разводиться». Эти слова были для меня законом.
16
Племянница П. А. Флоренского. — Ред.
Спросила я дядю Яшу о том же. Он сказал: «Если любишь его, выходи». Но я не смогла тогда разобраться в своих чувствах и быта в каком-то смятении. Верочка сказала, что она была уверена, что я выйду замуж за Владимира Григорьевича.
И вот 15–го апреля 1934 года мы оба отпросились с работы и поехали в ЗАГС. Процедура регистрации была короткой и холодной. И хотя девушка, которая нас расписывала, пожелала нам на прощание: «Будьте счастливы!», Володя сказал, что это у неё фраза стандартная, и–она всем говорит то же самое. Мы оба были так растеряны, что пошли в другую сторону. На работе меня все начали поздравлять (о том, что я выхожу замуж, главный инженер раззвонил всем), а вечером из цветочного магазина прислали от шести сотрудников нашего сектора огромный куст сирени.