И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
Шрифт:
— С чего это вы взяли?
В ответ — молчание.
— Между прочим, на днях встречаюсь с писателями в Доме литераторов. Приходите!
И вот я сижу в переполненном зале, смотрю на освещённую сцену, где вы, прочитав лекцию, с микрофоном в руке отвечаете на вопросы. Им несть числа. Вы вдохновенно отвечаете на них, пока не разворачиваете очередную записку.
— Ага! Вот она! Ну как же! Я давно её ждал. Даже здесь не обошлось без неё. «Что делаете вы, еврей, в нашей православной церкви?» — вот что тут
Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! Вы спокойно рассказываете аудитории, что для христианства «нет ни иудея, ни эллина», а у меня сжимается сердце. Как же я мог укорять вас, когда каждое ваше выступление в этой обстановке — это ещё и акт личного мужества… «Господи! Сохрани и спаси батюшку моего, отца Александра!»
Весной и летом вы совершаете две поездки в Италию. После одной из них встречаю вас в аэропорту Шереметьево, заранее радуясь, что вам удалось отдохнуть.
Вы появляетесь из-за стойки таможенного контроля неузнаваемым. Постаревший. Какой-то низенький. Под глазами мешки.
— Что случилось, батюшка?
— Никогда больше не буду ездить за границу. Во–первых, дорого. Я не имею права тратить на себя такие деньги. А во-вторых, суета сует. В конце концов всё, что я видел, я уже знал по книгам и кинофильмам. Лучше бы поработал дома, до сих пор словарь не отшлифован. А как ваши дела? Двинулся новый роман?
— Двинулся.
— Слава Богу! Купил вам в Риме ваши любимые авторучки с чёрной пастой. Пишите. Специально приеду на днях послушать.
31 июля 1990 года. Если б я знал, что мы видимся в самый последний раз, что осталось ровно сорок суток…
В тот день я с утра уезжаю по делам, а когда возвращаюсь домой, слышу ваш голос. Вы с Жанной обедаете на кухне, о чём-то разговариваете, смеётесь.
— Что это вы тут обсуждаете?
— Вас, Полковник! Куда это вы запропастились? Есть просьба. Мне нужно съездить в Строгино, исповедать и причастить одну больную. А потом, если не против, вернёмся к вам, и я послушаю, что вы там накарябали.
— Поехали.
— Сначала перекусите. Вы же голодный.
В Строгино мы задерживаемся. Больную долго умывают, переодевают, перестилают ей постель.
Ждём ка кухне.
— Полковник, некоторое время тому назад я переслал рукопись вашего романа в Англию. Вдруг его там переведут!
— Кому? Куда?
— А это не ваше дело. Ваше дело — творить. Жанна говорила, собираетесь в Коктебель. В Дом творчества?
— Да. Если дадут путёвку.
— Эх, Полковник! Если бы я так бездарно не провёл отпуск в Италии, набился бы поехать с вами. Устроился бы где-нибудь рядом…
— Замечательно! А может, получится? Неужели не вырветесь дней на десять? Мы должны ехать в самом конце августа. Давайте куплю и вам билет!
— Куда там! Я ведь ещё затеял
— А что с выходом ваших книг в Союзе?
— Масса предложений. А в результате пока что ноль. У кого бумаги нет, у кого — типографии. Одни благие намерения. Словарь окончил. С его изданием тоже сплошной туман.
Наконец больная подготовлена. Вы уходите в её комнату. Я остаюсь один. У меня ещё есть время придумать, как уговорить вас все-таки поехать с нами. Может быть, если бы я нашёл слова, доводы, доказательства и сумел убедить вас в необходимости этой поездки, ничего бы не случилось?
Не знаю. Во всяком случае чувство вины безмерно. И ему нет исхода.
На обратном пути вы просите остановиться возле булочной.
— Зачем, батюшка?
— У вас дома нет хлеба.
Выходите из магазина ещё и с тортом.
— Вот. Повезло. Шоколадно–вафельный.
Сидим на кухне за чаем с тортом. Вы, словно оттаяв, увлекательно рассказываете об Адриатическом море, о меч–рыбе и других чудесах тамошнего подводного мира. Затем я читаю вам первые страницы нового романа.
— И это всё, что вы написали? Полковник, над прошлым романом вы работали семь лет. Чудовищно долго. Сколько же времени потребует этот? У вас ведь все продумано, все вместе обсуждали, я вас благословил. В чём дело?
— Жизнь отвлекает, а так все в порядке. Даже название придумал.
— Какое?
— «Все детали этого путешествия».
— Годится! Уместно. Очень. Вот поедете в Коктебель, ничто там не должно отвлекать. Макайтесь время от времени в море и пишите. Чтоб привезли хотя бы половину вещи. Тогда к Новому году она будет закончена. Надо спешить, Полковник! В который раз говорю — кто знает, что нас ждёт.
А через сорок дней, когда искупавшись после работы, я распластываюсь на горячей гальке коктебельского пляжа возникает женщина с бумажкой в руке, кричит:
— Кто здесь Владимир Файнберг?!
Поднимаюсь. Иду ей навстречу.
— Вам телефонограмма из Москвы, — говорит она, с ужасом глядя на меня.
Читаю — «Убит отец Александр Мень».
К похоронам я не успел. На девятый день стою в углу церковного дворика у могилы, скрытой под горой цветов.
Заместитель директора Библиотеки иностранной литературы Катя Гениева говорит:
— За несколько дней до гибели отец Александр был у меня на работе. Как раз пришло письмо из Лондона о том, что роман «Здесь и теперь» занял первое место. Он не хотел говорить вам, что это был конкурс. Чтобы в случае неудачи не пострадало ваше самолюбие. Если бы вы видели, как он обрадовался! Подпрыгнул чуть не до потолка. Сказал: «Надо написать, поздравить Полковника».