И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене
Шрифт:
И снова усаживаетесь за работу. А вечером мы идём купаться в море.
Утро начинается с молитвы.
Я стою за вашим плечом. Вижу поднимающееся над морским горизонтом солнце, повторяю за вами вполголоса:
— Отче наш, иже еси на небесех…
Мы читаем все утреннее правило.
Но как-то, когда на рассвете приехал на «жигулях» мой знакомый историк, чтобы отвезти нас к больному и осталось совсем мало времени, вы ограничились одной молитвой. Мне неизвестной.
— Что это такое вы читали, батюшка?
— Давайте листок,
Вот он, этот листок, передо мной:
Люблю Тебя Господи Люблю более всего на свете ибо Ты истинная радость душа моя ради Тебя люблю ближнего как самого себя Аминь
Написано без точек и запятых. Как говорится, как думается. На одном дыхании.
Обычно после молитвы вы спускаетесь вниз и бежите по тропинке вдоль берега. С балкона, где я делаю зарядку, видно, как фигурка в синей рубахе и синих брюках далеко–далеко забирает влево, скрывается за деревьями, вновь показывается…
— Володя! Спускайтесь скорей! — слышится снизу. — Смотрите, какое сегодня море — прелесть!
Так чрезвычайно просто складывается наша жизнь на турбазе. Постепенно и я втягиваюсь в работу. Роман близится к концу. Каждый вечер вы просите прочесть написанное мною за день.
— Давайте когда-нибудь сочиним вместе киносценарий! — предлагаете вы однажды.
— Какой?
— О жизни и смерти. Я постоянно об этом думаю. Вот вы закончите роман, я напишу все статьи для своего словаря, хотя конца–края этому не видно, и мы попробуем рассказать с экрана о самом важном для всех. Это действительно важно, особенно сейчас, когда началась великая суета. Вот вы радуетесь — перестройка… Я тоже, конечно, рад. Но знаю, что в той же мере, в какой возрастают силы добра, возрастают и силы зла. Нужно ориентировать людей на вечное. Мы ещё вернёмся к этому разговору… А сейчас я хочу предложить вам одну экспедицию. Вы заметили, там у столовой расположена танцплощадка? Не сходить ли нам посмотреть?
Поражённый этим предложением, поднимаюсь со стула.
И вот мы сидим в темноте на скамейке под раскидистым деревом. Перед нами на залитом электрическим светом асфальтовом пятачке дёргается, прыгает, трясётся толпа. Так называемый «диск–жокей» — парень из местного персонала меняет кассету в магнитофоне и, явно издеваясь над публикой, орёт в микрофон:
— А теперь белый танец! Сегодня наши гостьи — туристки из Вологодской и Архангельской областей. Пусть дамочки — Маши, Наташи и прочие Нюши сами приглашают кавалеров. Но только из местных! Чтобы показать дружбу народов. И даже любовь!
Подчиняясь этому призыву, девушки и женщины робко направляются к уголовного вида личностям, плотно окружившим танцплощадку. Усиленная динамиками какафония вновь взрывает тишину.
Мы идём в темноте по тропинке. Рядом бьётся о скалы морская волна.
— Я воспринимаю наше время как начавшийся Суд Божий, — говорите вы. — В сущности, с тех пор, как Христос появился на земле, Суд уже начался. Ведь вся жизнь в человеческом обществе это уже есть Голгофа.
Ночью разыгрывается шторм. После завтрака мы на весь день уезжаем в Дербент.
Этот город,
Там во второй половине дня нас ждёт местный историк, чтобы потом, когда схлынут толпы экскурсантов, все нам детально показать.
А до тех пор мы гуляем по этому своеобразному городу, который выглядит лишь подножием циклопической цитадели, заходим в книжный магазин. Вы покупаете несколько книг, в том числе сборник поэм Евтушенко.
— Батюшка, зачем это вам?
— А вдруг? Вдруг есть хоть одна человеческая строчка. А знаете, Полковник, возможно, вы будете удивлены, последнее время я все чаще перечитываю Маяковского. Не говоря уж о его громадном таланте, это был непростой человек. Убеждён, при всём богоборчестве он в душе — глубоко религиозен, пусть неосознанно. Нечто вроде библейского Иова, спорящего с Богом.
И вы начинаете читать наизусть строфы из «Облака в штанах», «Флейты–позвоночника».
— Эй, граждане! Идите сюда! Открыто! — зовёт пожилой усач в белом переднике.
Мы переходим за столик чайханы. Нам подают крепкий чай в маленьких, перехваченных в талии бакинских стаканчиках, колотый сахар на блюдечке.
Чайханщика явно привлекают два непривычных посетителя. Он присматривается, прислушивается, затем подсаживается к нашему столику. Рассказывает о многонациональном городе, о подпольных миллионерах, о борьбе кланов, о том, как директор местного коньячного завода, узнав о грядущей ревизии, выпустил из бочек в канаву громадное количество «левого» коньяка, и жители вёдрами черпали из этого потока. Потом делится с нами бедами своей семьи — все болеют, лечатся, приходится давать врачам огромные взятки…
— Всюду одно и то же, — говорите вы, тяжело вздохнув. — Как вас зовут? Гасан? Спасибо вам большое, Гасан! Надо идти.
— Нет. Так не отпущу. Сделаю вам салют.
Гасан порывисто встаёт, куда-то отходит. Внезапно вокруг чайханы взметаются фонтанчики, фонтаны, фонтанищи. Упругие струи воды дробятся на ветру, сверкают под солнцем, обдают брызгами зелень кустов и деревьев.
Чайханщик, сияя, провожает нас, просит заходить ещё.
Мы поднимаемся крутыми узкими улочками в цитадель. По булыжникам мостовой стекают потоки помоев. Шелудивые псы бегут за подводой, везущей накрытое брезентом мясо. Ветхие восточные старушки, присев на корточки, торгуют жестянками из-под консервов, книжками без переплётов, старыми фуфайками…
— Запоминайте, Полковник! Смотрите во все глаза. Вот вам наглядная иллюстрация к так называемому развитому социализму.
Мы проходим мимо каменной ниши, где подростки, торопливо передавая друг другу самокрутку, вдыхают какую-то «травку».
Наверху, в цитадели, встречаемся с местным учёным–историком. Он увлечённо водит нас по обширной территории крепости, рассказывает о битвах, завоеваниях и разгромах. До темноты лазаем с ним по раскопкам археологов, узнаем о фортификационном искусстве древних, о подземных ходах, выводящих к самому морю.