И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
Взвизгнул Аюб, кинулся в схватку. Зазвенели мечи и сабли, ржали, дыбились кони, кричали раненые. Конь под темником встал свечой, и только это спасло Аюба. Меч гридня скользнул по броне, а сабля темника достала русича.
Бой оказался коротким. Хазары не выдержали натиска дружин, повернули к Днепру. Их секли, кололи, били шестопёрами, и только меньшей части удалось достичь противоположного берега.
Оглянулся Аюб, и слёзы застлали глаза. Где его арсии, где те, с кем ещё вчера был непобедим? Никогда не плакал Аюб, даже когда покидал родной очаг. Марзет и Оса торопили, русы преследовали
Хазары уходили от погони поспешно. К полудню они далеко оторвались от дружин Олега. Не давая коням роздыха, арсии скакали к реке Суле. Они рассчитывали передохнуть за Сулой и уйти к Итилю, где и дождаться Нияса.
Не знали Аюб и его тысячники, что воевода Никифор встретил Нияса в двадцати вёрстах от Киева и, разгромив его, гнал, не давая переправиться, и мало кто из арсиев Нияса спасся.
За Сулой хазары передохнули, и Аюб пришёл в себя. Остатки арсиев темник повёл к Итилю...
Отбили хазар, прогнали их с левобережья, и в Киев явились послы от северян и суличей, вятичей и радимичей с просьбой взять их под защиту. Олег принимал их на Горе, на Красном крыльце, за накрытыми столами, поил мёдом и вином, угощал широко, а когда закончился пир, спросил у послов:
— Велика ли ваша дань хазарам?
И, услышав, сколько брали с них сборщики каганата, заявил:
— Отныне не хазарам платить будете, а Киеву, ибо он ваша защита от них...
В то же лето 6392-е от сотворения мира, а от Рождества Христова в 884-е ходил Олег к северянам, в другое лето — к радимичам и установил, какую им платить дань.
Киевляне славили Перуна, отмечая победу над хазарами. Жгли на капище жертвенный огонь, приносили Перуну жертвы. Идол взирал на всё с холодной надменностью: он привык к подношениям.
Олег не пошёл на капище, они с Ладой отправились на охоту. День был ясный и тёплый. Они ушли вдвоём в ближний лес, без гридней, чтобы никакой посторонний глаз их не видел. Бродили по лесу весь день. Лада застрелила зайца, а Олег даже лука не поднял. К вечеру устали, разожгли костёр, освежевали зайца, нанизали его на прут из дикой груши и, дождавшись, когда нагорят угли, приспособили прут к двум рогатинам, загнанным в землю.
Мясо румянилось, пахло дымком, они проголодались и только теперь подумали, что не ели с самого утра. Олег не упомнит, когда вот так они оставались с Ладой один на один. Пока заяц жарился, Олег рассказывал Ладе, как ходил с Рюриком на драккаре по морю Варяжскому и как однажды попали в сильный шторм. Море поднимало волны выше скал, оно швыряло драккар, словно ореховую скорлупу. Викинги спустили паруса, держали драккар на вёслах, не давая волнам накрыть его. Драккар выносило на гребень волны, потом так резко бросало вниз, что захватывало дух, и не успевали викинги глотнуть воздуха, как их снова поднимало на гребень... Викинги молились Вотану, а он, Олег, считал, что настал его последний час...
Лада слушала Олега не перебивая, но он неожиданно прервал рассказ, прислушался. В лесу запела какая-то птичка, выводила грустно, и никто ей не откликнулся.
— Ты слышишь, как ей одиноко? — спросил Олег.
Лада перевела разговор на другое. Она принялась расспрашивать, в каких землях побывал Олег и почему Рюрик пришёл на Русь...
Они провели у костра всю ночь. Князь поддерживал огонь, и искры роем взлетали в темень неба. На лице Олега Лада уловила грусть.
— О чём мысли твои, князь? О времени ль том, а может, ещё какая кручина?
Олег нахмурился:
— Печалюсь, Ладушка, что не суждено мне оставить на княжении род мой, Ольговичей.
Лада вздохнула. Однако Олег поспешил успокоить её:
— Не твоя вина в том, а моя, и то мне известно.
Лада долго не отвечала, потом взяла его руку:
— Не горюй, князь, с тобой сын Рюрика. Ты его воспитал и Рюриковичам дорогу на княжение проложил. Но знай: имя твоё выше их стоять будет, ибо не они — ты единую Русь создаёшь.
Ночь пролетела незаметно. К рассвету выпала роса, стало прохладно. Лада поднялась.
— Пора, князь.
Олег встал, прижал её к себе:
— Да ты, Ладушка, озябла.
Они возвращались в город, когда ожило торжище и в ремесленных кварталах застучали молотки. На торжище Лада вдруг шепнула:
— Случилось что-то, князь. Видишь, как на нас поглядывают.
Олег поправил меч, сжал Ладе руку:
— Вижу. Иди спокойно.
Он не знал, что вчера на капище раздавались злые голоса жрецов:
— Олег — варяг и не поклоняется нашему богу!
Им вторили из толпы:
— Он не признает великого Перуна!
— Обманом на Горе сел! Не пора ли иного князя Киеву обрести, веры с нами единой?
Едва миновали торжище, как князя и Ладу встретил Никифор.
— Случилось что, воевода?
— Волхвы народ смущают. Следовало ли тебе покидать город в день жертвоприношения?
Подошёл Ратибор с несколькими гриднями, поддержал Никифора:
— Разве не говорил я тебе, князь, ещё в Новгороде? Ты сел княжить у славян, так и богу их поклоняйся.
Олег потёр шрам, ответил хмуро:
— Передайте волхвам, вечером буду на капище.
Воеводы закивали одобрительно:
— Давно бы так, князь. Кудесники сильны, не обижай их, к ним народ прислушивается.
— Ты князь русичей, Олег, и их бог — твой бог, — промолвила Лада.
До самых хором шли молча. Уже поднялись на крыльцо, когда Олег сказал:
— Пусть будет по-ихнему...
На заходе солнца сошлись на капище бояре и мужи старейшие, волхвы в белых холщовых одеждах. Олег стал вблизи жертвенного огня, положив руку на плечо Игорю. За последние годы княжич вытянулся, возмужал.
Олег молчал, но мысленно обращался к Вотану: «О Вотан, ты велик, и я создан тобой. Ты привёл меня в эту страну и оставил здесь навсегда. Ты говорил мне: «Народ, живущий на Руси, — твой народ». Разве мог я ослушаться твоего голоса?»
Олег обращался к Вотану и, кроме него, никого не видел и не слышал: ни большой боярской дружины, ни кудесников, которые уже подвели к огню жертвенного быка. Олег продолжал молить Вотана: «Ты всегда был со мной, Вотан. Но сегодня ты велишь мне признать бога русичей Перуна своим богом. Я исполню твою волю, но не покидай меня в час трудный, и я всегда буду молиться тебе, ибо я рождён с верой в тебя».