И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
Для Олега Предславино было селом, где он временами не только отдыхал, но и строил новые планы.
И сызнова на засечной линии стучали топоры, вжикали пилы, строились острожки, и в некоторых из них уже более полусотни ратников. От полян и древлян, дреговичей и суличей, вятичей и радимичей Олег требовал смердов. Иные противились идти в кметы [86] , и тех брали силой.
— Аль не желаете свою землю боронить? — спрашивал у них Олег. — Может, хотите жить под печенегом либо хазарам дань платить? Мало вас в полон угоняли, жён и матерей бесчестили?..
86
Кмет — парень, крестьянин; воин, ратник.
На телегах и волоком везли из лесов брёвна на городни [87] , копали рвы, насыпали земляные валы, рыли хитрые ямы на верхоконного. Угодит конь печенега в яму, ноги поломает.
Всё лето и осень воевода Никифор провёл на засечной линии и только к зиме, когда закончились работы, возвратился в Киев. Олег был доволен:
— Хоть частью, а перекроем дорогу печенегам. Но настанет время, здесь города поднимутся.
— Пока до того ещё настрадается Русь от орды, — сказал Никифор.
87
Городня — часть тына, забора от столба до столба, звено, прясло.
Олег согласился:
— То так, воевода, но когда князья киевские объединят землю Русскую, тогда и остановят печенегов. Мы только начали, кончать другим доведётся.
Никифор кивнул:
— Начало, князь, однако, самое тяжёлое.
— Твоя правда, воевода, а трудность ещё в том, что князья племён не разумеют пользу от единства. Норовят по старине врозь тянуть. Ну да мы их кого лаской, кого силой на ум наставим.
Любопытно Ивашке, бродит по улицам и площадям, и всё ему в Царьграде в диковинку. Площади статуями разными украшены, а улицы в плитах и камне. А дома тоже из камня, даже каморы [88] самые малые. Но больше всего поражали Ивашку стены городские, каменные, могучие. Глядя на них, он не раз спрашивал себя: неужели найдётся такая сила, чтоб одолела их?
88
Камора — клеть, кладовая, амбар.
Что всё в Константинополе из камня, Ивашке неудивительно. Откуда ромеям столько брёвен набраться, это не то что у них в Новгороде или Киеве: куда глаза ни повернёшь, всюду леса, руби не ленись.
Любовался Ивашка греческими мраморными храмами, в которых ромеи своему Богу поклоняются. Манили его базары с лавками и рядами торговыми, где сладко и далеко пахло восточными пряностями. Однако чего недоставало на ромейских базарах — так это торговцев горячим сбитнем и пирогами подовыми. Сколько раз вспоминалась Ивашке новгородская баба-пирожница, с теплом вспоминалась. Ну что за отчаянная баба! Как подумает о ней, на душе радостно...
К зиме Ивашке всё чаще и чаще Новгород и Киев на ум приходили, и так тянуло его домой — птицей бы полетел. Евсей же до весны на родину не собирался, его дела торговые держали, а больше Зоя...
Ивашке ромейка понравилась. Она оказалась и красивой и доброй. Когда, случалось, Ивашка попадал в её домик, она потчевала его сытно и всё пыталась о чём-то спросить, но Ивашке язык ромеев не давался, и в ответ он только улыбался и разводил руками.
Зима в Константинополе сырая, с лёгкими морозами по ночам. На гостевом дворе, в каморе, где жил Ивашка, было холодно, даже жаровни с углями нет. А одежонка у него лёгкая, да и та изношенная. Сжалился Евсей, купил ему штаны новые и рубаху, а на ноги сапоги из твёрдой, как дерево, кожи.
Однажды ночью приснилось Ивашке, что он в Новгороде у отца, Доброгоста. Но Ивашка видит не его, а стряпуху, и она потчует его лапшой наваристой с утиными потрошками. Ест Ивашка, обжигается, хочет поблагодарить стряпуху, а это баба с Неревского конца, и в руках у неё ухват.
Пробудился Ивашка со смехом и грустью: лучше бы наяву сон был, чем вот здесь, на гостевом дворе, подобно псу бездомному, валяться на вонючем коврике.
Ивашка вздохнул: жить-то ему в Константинополе ещё долгих месяцев пять.
Евсей — купец с хитринкой, в торговле удачливый, оборотистый, к морозам всё продал и шелков да паволоки накупил. Можно бы и в обратную дорогу, но зимой море неспокойное и Днепр в лёд оденется, а ко всему ладьи давно уже в караван сбились и ушли на Русь.
Торговых дел у Евсея зимой никаких нет, и он, оставив Ивашку на гостевом дворе, с утра уходил к Зое, коротал у неё время. И если для Ивашки дни в Царьграде годами тянулись, то для Евсея рядом с Зоей они пролетали незаметно.
Как-то зимой Зоя познакомила Евсея со своим родственником, спафарием [89] Анастасом. Был грек в годах, чернобородый, худощавый, с тёмными глазами под кустистыми бровями.
Когда Евсей с Анастасом разговорились, оказалось, что спафарий служит чиновником на императорских хлебных ссыпках. Сокрушался он: зиме только начало, а зерно на исходе, до весны едва ли хватит. Придётся снова слать корабли в Египет. «Коли же не будет подвоза, — говорил Анастас, — жди голодных бунтов. И так всегда к лету».
89
Спафарий — рядовой мелкий чиновник.
ГЛАВА 5
Где начало степи и где её конец? Говорят, начинается она от вод Итиля и упирается в горбы дальнего запада. Но как знать? Коли переправиться за Итиль, то и там раскинулись степи до самых древних Уральских гор.
По всей степи под ветрами колышутся седые ковыли, перекатываются волнами, а в небесной сини парят орлы.
В бескрайних степях кочуют орды печенегов, и кто знает им счёт, а ханы их могучи и богаты...
Редко в степи увидишь зелёный лог с чистой речкой и садом. Откуда он появился здесь? Верно, занесли много лет назад перелётные птицы семена и те дали добрые всходы. Поднялись деревья, и от них пошла поросль.
Теперь тот цветущий зелёный лог — пристанище хана Кучума.
Кучум — хан большой орды. Его улусы кочуют от Саркела до Буга. Ханы малых орд приезжают к Кучуму на поклон, и печенег, чью вежу можно встретить у моря Русского или у северной окраины Дикой степи, скажет, что он из большой орды Кучума.