И быть роду Рюриковичей

Тумасов Борис Евгеньевич

Однако мать не унималась и продолжала своё...

Конь под Ивашкой рысил, и в такт ёкала у коня селезёнка. Десяток гридней сопровождал посольский поезд. Воевода Никифор лежал в санной кибитке, временами поглядывал в оконце. Позади катило несколько саней с поклажей. Оглянулся Ивашка — Киева уже не видно, даже дымы исчезли. Зорька, провожая, попрекнула: «Отчего за гридня замуж шла, эвон больше в отъезде, чем дома».

«И то так», — мысленно соглашался Ивашка. Вот и ныне: добро, коли к середине зимы воротится...

Неморёные кони бежали легко,

отбрасывая копытами снег. Ивашка поправил меховую рукавицу, посмотрел из-под ладони на дальний лес. Он отливал синевой и гривами тянулся так далеко, что и глаз не хватало. Миновали деревню в две избы с постройками, копёнками сена, присыпанными снегом, с дворами и огородами, обнесёнными жердями от зверя, чтоб не озоровал. И деревня, и всё вокруг будто нежилое, только дымы напоминали, что там есть люди. Ивашка представил себе, что сейчас в избах жарко натоплено, на полатях сидят малые дети, хозяин тачает сапоги или плетёт лапти, а хозяйка хлопочет у огня.

Сыт Ивашка, но с охотой похлебал бы свежих обжигающих щец. Теперь только тогда отведает, когда домой воротится. И он подумал о том, как Зорька поставит перед ним миску, а от неё валит пар и пахнет духмяно разваренной, разомлевшей капустой. Подаст Зорька ложку и хлеб, усядется напротив и, подперев щёку ладошкой, станет смотреть, как Ивашка ест. Глазеть по-доброму, как когда-то смотрела на него мать.

В Предславине они сидели за обеденной трапезой втроём, и Олегу вспомнился разговор с волхвом. Княгиня ответила резко:

— В рабах и рабынях своих я одна вольна — не так ли, великий князь?

— Анна твоя, и никто не посмеет взять её у тебя, княгиня.

Но тут вмешался Игорь.

— К чему перечить волхвам? — подал он голос. — Выдай им Анну, она веры иной, греческой. Чего требует волхв, того хотят боги, Перун.

Ольга недовольно поморщилась:

— Но её вера не в колдовстве, а в любви к человеку, князь Игорь.

Олег с любопытством посмотрел на молодую княгиню: такой он её видел впервые.

— Уж не намерена ли ты принять веру греческую? — спросил Игорь насмешливо.

— Я ли сказала о том? Но кто ведает!

Игорь повернулся к Олегу:

— Рассуди нас, князь.

Ольга вспыхнула:

— Великому ли князю судить перебранку мужа с женой?

Олег согласился с ней:

— Права княгиня: можно ли человека верой неволить?

— Но ты же, князь Олег, от Вотана к Перуну перебросился? — сказал Игорь.

— Я стал князем русов, а потому их вера — моя вера, ино не быть! Княгиня же в рабыне Анне сама вольна, и ни один волхв без её согласия не коснётся гречанки.

— Князь Олег ровно щит у княгини, — рассмеялся Игорь.

Олег нахмурился:

— Перун ли, кто иной вручил тебе, Игорь, жену разумную, какой и подобает быть великой княгине Киевской Руси. Я же коли и держу её сторону, то справедливости ради.

Игорь промолчал, а Ольга обрадовалась:

— Спасибо, великий князь, что разглядел во мне то, чего не видит муж мой, князь Игорь. Анну же волхвам не выдам.

За Дунаем дорога постепенно повела в горы. Темнело быстро, а по утрам солнце поднималось медленно. Чем ближе к Тырнову, тем подъём заметнее. Далеко впереди горбились Балканы. Посольство ехало берегом Янтры. Бегущая с гор, она шумела, ворчала по-стариковски, кружила на валунах. Нередко дорогу преграждали каменные или снежные завалы, и гридни расчищали путь. Иногда дорога тесно жалась к самой реке, и кони шли осторожно.

Тырново — столицу Болгарии — посольство увидело за поворотом. На холме, который болгары называли Царевец, стояла крепость. Янтра, огибая её, бурлила меж высоких скалистых берегов. Городок, разделённый рекой, соединял каменный мост. На левом берегу стояла церковь. Она, как и домики, была из камня.

На небольшой площади, вокруг которой и лепился городок, в воскресные дни собирался базар, открывались лавки мастеровых. Из окрестных посёлков наезжал народ, и в Тырнове становилось людно.

Высокие горы нависали над Янтрой и городком. Поросшие лесом, заснеженные, они казались непроходимыми. Но если подняться выше, то попадёшь в габровское поселение, а перевалив через горбы, очутишься в тёплой долине Казанлык.

В Тырново посольство прибыло в неурочный час, когда царь Симеон был в отъезде. Его возвращения ожидали через несколько дней. Ивашка коротал время, бродя по городку, побывал на базаре. Он был маленький, не то что киевский торг. В Тырнове на базарных полках, кроме сыра овечьего да молока кислого и лепёшек, Ивашка ничего не увидел, а в лавках лежали цветастые подстилки и висели овчинные тулупы, стояли топоры на высоких топорищах и ещё кое-какая мелочь. Местные купцы подрёмывали, не надеясь на сбыт товара.

Подивился Ивашка одежде болгарской. Она у всех одинаковая: овчинные полушубки, шапки бараньи, а у женщин платки. На ногах кожаные постолы, которые болгары называли цирвулами.

Зашёл Ивашка в церковь, послушал, как служба идёт. Понравилось, не то что заклинания волхвов на капище.

Жил Ивашка у болгарина Вылко, спал в верхней горнице, которую тот называл горной выштой, по утрам пил кислое молоко с сыром и лепёшкой, а к вечеру ел чорбу — похлёбку из овечьих ножек и потрохов.

Вылко рассказывал Ивашке, как притесняли их ромеи, неволили, забирали урожай, а пришёл царь Симеон — и византийцы в горы ходить не осмеливаются. Он сбросил их фему вниз, в долину...

Симеон появился в Тырнове через неделю. Трубили рожки, и сотни три всадников прогарцевали по узким улицам городка. Болгарский царь ехал впереди своих войников на тонконогом широкогрудом скакуне. Его одежда ничем не выделялась среди той, какую носят все болгары: короткий белый тулуп, серого каракуля шапка. Встречавшие приветствовали Симеона радостно, и он отвечал им поднятой рукой. Ивашка успел разглядеть Симеона: болгарский царь напомнил ему Олега — такое же бритое лицо, вислые усы, разве что волос тёмный.