И даже небо было нашим
Шрифт:
Внезапно на меня нахлынула волна грусти. Я пожалела, что уговорила Николу привезти меня сюда. Вряд ли у нас с ним завяжется хоть какое-то подобие разговора.
– Твой отец говорит, что ты хорошо учишься в университете, – выдавила из себя я.
– Он всем это говорит. На самом деле – ничего особенного. Скажи, тебе хотелось бы побывать в Бари? Мы с тобой могли бы съездить туда в ближайшие дни.
– Посмотрим.
Руки у него выглядели как-то неестественно: очень большие и до странности гладкие с тыльной стороны ладоней. Кроме того, он слишком сильно надушился.
– У
Никола помрачнел.
– Ну, не то чтобы…
Гирлянды горящих лампочек дрожали от ветра. Часть из них была разбита. Интересно, подумала я, это те же, что светили здесь прошлым летом?
На будущий год к моему приезду здесь ничего не изменится.
– А у тебя есть парень? – спросил Никола.
– Так, ничего серьезного. – Я не хотела выглядеть несчастной страдалицей, которая все это время ждала кого-то, но так и не дождалась. – Только легкие увлечения.
– Легкие увлечения, – разочарованно повторил Никола.
– Где он?
Никола невозмутимо глотнул пива.
– Понятия не имею. Он исчез.
– Исчез?
– Уехал однажды ночью. Ты, наверное, заметила прошлым летом, что он стал каким-то странным.
– Ничего такого я не заметила.
Я не понимала, почему говорю с ним так резко, как будто это он во всем виноват.
– Что значит «странным»?
– Он был… как бы это сказать… Нервозным. И злым, особенно по отношению к Чезаре.
Меня всегда удивляло, что Никола называет родителей по имени.
– Чезаре снисходительный, – продолжал Никола, – он считает, что каждый вправе вести себя, как ему нравится, до тех пор, пока это не задевает других. Он никогда никого не заставлял что-то делать против воли. Но Берн… он его провоцировал. Особенно когда начал читать все эти книги и перелистывал их прямо у него перед носом.
– Какие книги?
– Самые разные, но кое-что у них было общее: их написали люди, которые отвергали Бога. Ницше, Шопенгауэр. Чуть не каждый день Берн оставлял Чезаре на столе одну из таких книг, где он выделял маркером самые вопиющие места, чтобы Чезаре обратил на них внимание. – Никола подобрал прутик и его заостренным концом стал вырезать на гладкой поверхности стола вертикальные линии. – Чезаре не давал ему ни малейшего повода для такого отношения. – Он помедлил, потом произнес: – Знаешь, что мне однажды сказал Чезаре?
– Что?
– Он сказал, что в Берна вселился нечистый.
– В смысле?
– Нечистый – это дьявол, Тереза. Чезаре знал, что он сидит у Берна внутри. И каждый день молил Бога, чтобы он не проснулся. Увы.
– Неужели ты веришь во все это? – возмущенно спросила я.
Прутик сломался пополам. Никола озадаченно взглянул на половинки и отбросил их.
– Если бы ты получше его знала, ты бы тоже поверила.
Я хорошо его знала. Мы были с ним в зарослях. Он исследовал языком мое тело.
– Если так говорит Чезаре, еще не факт, что это правда, – сказала я.
– Берн был сердит на него из-за того, что Томмазо ушел. Говорил, что Чезаре выгнал его. Но его никто не выгонял. Томмазо уже исполнилось восемнадцать. Совершеннолетний парень уходит с фермы, чтобы зажить своей жизнью: обычное дело. Если бы не Чезаре, Томмазо до сих пор торчал бы в детском доме при тюрьме. Но Берн его так и не простил. Они с Томмазо всегда были как сиамские близнецы. Помнишь, как они плакали в тот вечер, в день рождения Томмазо?
Я инстинктивно повернулась к тому месту, где Берн и Томмазо лежали на скалах во время праздника. Сейчас там никого не было. Чуть подальше, за колючей проволокой, на пустыре, высилась башня. Кажется, в зарослях крапивы возился какой-то зверек.
– А девушка?
Никола впился в меня взглядом, очевидно пытаясь угадать, многое ли мне известно. И я поняла: он не заговорил бы на эту тему, если бы это не сделала я сама. Он покачал головой, словно ему нечего было добавить от себя.
– Кто она?
Поднеся ко рту стакан, Никола заметил, что там пусто. Он казался растерянным. Наверное, представлял себе этот вечер совсем иначе: я это понимала, но мне было все равно. Я подтолкнула к нему свое пиво, к которому едва притронулась, и он поблагодарил меня кивком.
– Я видел ее всего несколько раз, ведь я теперь живу в Бари. У нее были проблемы с деньгами и… возможно, с наркотиками. Когда она забеременела, Чезаре согласился приютить ее на ферме. Ей было больше некуда идти.
Он прикинул, какое впечатление произвели на меня его слова. Я старалась оставаться бесстрастной, но думала о кусках мыла, превращенных в контейнеры для гашиша, и о том, какой глупой выглядела эта затея сейчас, когда события опередили меня.
Затем Никола произнес:
– У нее было странное имя. Виолалибера.
Мне показалось, что я падаю навзничь, и я ухватилась за скамейку.
– Виолалибера, – повторила я.
– Она… – он осекся.
Я была ошеломлена и, наверное, сильно побледнела.
– Что «она»?
Никола протянул свою ручищу к моему лицу, откинул волосы со лба и погладил щеку с нежностью, какой я от него не ожидала.
– Ничего. Я очень тебе сочувствую.
– Я хочу домой.
– Прямо сейчас?
– Да, сейчас.
– Как хочешь.
Однако прежде чем мы собрались уходить, прошло еще несколько минут. Скало никак не наполнялся. Девушка, продававшая пиво, стояла со скучающим видом, облокотившись на окошко своего фургона. Мы с ней долго глядели друг на друга через плечо Николы, пока она не уставилась на меня, словно спрашивая: какого черта ты пялишься?
На следующее утро я сказала папе, что собираюсь вернуться в Турин. Он спросил почему, как будто не знал причину. А я наврала, что хочу подготовиться к началу нового учебного года вместе с Лудовикой (которая на самом деле уехала с женихом в Форментеру), как будто рассчитывала, что он мне поверит. Папа сказал, что это даже не обсуждается: он не позволит мне несколько часов ехать одной на поезде; но позже бабушка, очевидно, уговорила его, потому что за обедом он объявил: вечером едем за билетом.