И дети их после них
Шрифт:
– Что у тебя с рукой?
– Ничего.
– Ты ее продезинфицировал?
– Да говорю тебе, ерунда.
– Сходи себе за стулом, – сказал отец.
Антони взглянул на него. Он думал о байке. Он прошел на кухню. Мать пошла вместе с ним. Руку явно нужно обработать девяностоградусным спиртом и перевязать.
– Да не надо ничего, – сказал он.
– У меня кузен палец так потерял.
У матери всегда были наготове поучительные истории про то, как чье-то легкомыслие обернулось трагедией, как чья-то счастливая жизнь оборвалась из-за лейкемии, и все в таком духе. Такая у нее была жизненная философия.
– Покажи.
Антони
Там они выпили, потом Эвелин принялась его расспрашивать. Ей хотелось знать, как у него дела в школе, как он проводит каникулы. Антони отвечал уклончиво, а она слушала с добродушной улыбкой, показывая потемневшие от никотина зубы. На этот вечер она запаслась двумя пачками «Голуаз». Когда разговор прерывался, слышно было ее дыхание, знакомый всем хриплый присвист, затем она закуривала новую сигарету. В какой-то момент отец захотел прогнать осу, пристроившуюся к упаковке от сырков, принесенных для аперитива. Но та ничего не желала знать, и он сходил за электрической мухобойкой. Послышалось «зззз», запахло паленым, и оса упала лапками вверх.
– Какая гадость, – сказала Элен.
Вместо ответа отец залпом выпил свое пиво и выудил изо льда следующую бутылку. А потом все стали обсуждать, что случилось в Фуриани с соседом. Люк Грандеманж ничего удивительного в этой резне не видел. Насмотрелся он на этих корсиканцев, когда работал на стройке, это просто смешно. Потом, как обычно, разговор зашел о футболе, корсиканцах и черножопых. Эвелин пересела, она не любила, когда муж пускался в такие истории. Надо сказать, что недавнее нападение на антикриминальную бригаду всполошило весь поселок. «Зона» ведь совсем рядом. Люди уже представляли себе, как эти черномазые в балаклавах жгут машины, как это было в Во-ан-Велене. Сосед с отцом считали, что опасность все возрастает и что именно они находятся на последнем рубеже.
– Вам бы туда наведаться, – сказал великан, указывая на Антони подбородком.
– С этими типами все время проблемы, – согласился отец.
– Когда я служил в добровольной пожарной дружине, у нас случались вызовы в «зону». Так представляешь, эти черномазые, вот такие пацанята, малявки совсем, пытались стырить у нас ключи от грузовика.
– А вы что?
– Да ничего, тушили пожар, и все. А ты что хотел?
– В этом и была ваша ошибка.
Они развеселились, но Антони было не до смеха. Он встал, чтобы потихоньку смыться.
– Ты куда?
На этот раз его остановила мать, Элен.
– Мне надо идти.
– С кем ты?
– С кузеном.
– Ты видел Ирен?
Сестры больше не общались. Все из-за ипотеки на дом, в котором жила Ирен, хотя сестры унаследовали его вдвоем. Деньги, все время деньги.
– Ага.
– Ну и что? Как она?
– Не знаю. Нормально.
– То есть?
– Да нормально все, чего тебе?
– О господи, ну иди, раз ты такой вредный.
Отец не повел и бровью. Они с соседом наливали себе по очередному стакану пива. Сейчас, в сгустившихся сумерках, они были братьями, единомышленниками и подогревали свой праведный гнев, держась поближе друг к другу.
Антони воспользовался этим, чтобы улизнуть к себе в комнату, которая все же была не такая крутая, как у кузена. Отец добыл ему где-то двухэтажную кровать, всю облепленную наклейками «Панини», портретами французских и аргентинских футболистов и Криса Уоддла в форме марсельского «Олимпика». Положенная на козлы доска служила ему
«YZ» стоял в гараже на своем месте, в самой глубине, за старым столом для пинг-понга. Аккуратно сложив накрывавший его чехол, Антони с удовольствием вдохнул запах бензина, пощупал протекторы. Это была модель восемьдесят второго года, красно-белый мотоцикл с цифрой «16». Отец когда-то участвовал в гонках, недолго. Под настроение он разрешал сыну покататься по кварталу. Элен это не нравилось. Все мотоциклисты рано или поздно заканчивают на носилках «Скорой помощи», тут не надо быть статистиком. Ну и пусть. У Антони мотоциклы в крови, так даже отец говорит. Переключая скорости, ложась набок на виражах, он чувствовал, что это – его. Когда-нибудь, это ясно, у него будет свой байк. Эта мысль смешивалась у него в голове с картинами морского побережья, потрясающих закатов, девушек в купальниках, с композициями «Aerosmith».
Он стал выкатывать мотоцикл, стараясь не задеть в темноте материнский «Опель». Потом осторожно открыл дверь гаража. И тут – чей-то голос, прямо в затылок.
– Значит, верно мне показалось, что я слышу какой- то шум.
Снаружи стояла мать и курила сигарету. Он видел ее в обрамлении гаражной двери на синем фоне вечернего неба – в наброшенной на плечи вязаной кофте, со скрещенными на груди руками. Она смотрела куда-то в сторону.
Антони ничего не сказал. Он держался руками за руль. Ему хотелось плакать. Он подумал о Стефани.
Мать бросила окурок на землю и затушила его кожаным сабо.
– Ты подумал, какой концерт закатит нам твой отец?
Она подошла ближе, и он почувствовал ее запах, смесь холодного табака, липового шампуня, пота, выпитого алкоголя. Антони сказал, что будет осторожным. Он умолял ее.
– Знаешь, зайчик…
Она стояла совсем рядом, чуть покачиваясь. Свет фонаря падал на ее ноги, выхватывая из полумрака линию бедер, лодыжки. Она послюнила палец, чтобы стереть что-то у Антони со щеки. Мальчик отстранился.
– Ну что?
Казалось, она где-то витает. Потом она встрепенулась.
– Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда умерла мама.
Она положила руки ему на плечи и сцепила пальцы у него на затылке.
– Знаешь, жизнь не такая уж веселая штука.
Антони молчал. Он ненавидел такие разговоры, когда мать словно оправдывалась, ища в нем союзника.
– Мама, пожалуйста…
– Что?..
После секундного колебания она поцеловала его в щеку, при этом чуть не разбив себе лицо. Она балансировала, как на ходулях, и только в самый последний момент ухватилась за стену. Это рассмешило ее, и она захохотала звонким девчоночьим смехом.