И грянул бой
Шрифт:
К сожалению, наряду с Карлом, который в любой миг мог двинуть свои войска туда, куда Бог на душу положит, беспокоила и Украина. Причем не только ненавистное Запорожье, рассадник своеволия и бунтарства, но и Гетманщина, которую Петр привык считать такой же неотъемлемой частью Российской державы, как некогда вольный Господин Великий Новгород и всего сотню лет назад покоренную и присоединенную Сибирь.
Поздней осенью 1707 года на Запорожье прибыл отряд донских казаков во главе с бывшим атаманом Бахмутского городка Кондратием Булавиным. До этого Булавин поднял на Дону мятеж, напал ночью врасплох на отряд князя Юрия Долгорукова, вылавливавшего по поручению царя в казачьих землях русских беглецов, и полностью уничтожил его. Разбитый затем донским атаманом
Когда кошевой атаман зачитал на Кругу грамоту гетмана Мазепы, в которой тот от имени Петра требовал выдать зачинщика донской смуты Булавина, и предложил исполнить повеление царя, запорожская голытьба разорвала грамоту, избила кошевого и тут же выбрала нового — Константина Гордиенко. Был Константин смел и удачлив в боевых делах, не раз предводительствовал сечевиками в морских и сухопутных походах, но еще больше славился тем, что был хитер, как старый лис, и в этом качестве мог уступить на Украине лишь одному человеку — гетману Мазепе.
Многоопытный Гордиенко не стал портить отношения ни с избравшей его голытьбой-сиромой, ни со старшиной, стоявшей за добрососедские отношения с соседкой-Гетманщиной, вотчиной русского царя и гетмана Мазепы. Он предложил Булавину срочно перебраться из Сечи в окрестности крепости Кодак, а запорожцам объявил, что, поскольку сечевики не присягали в Переяславле с гетманом Хмельниченко на верность Московии, то им царевы грамоты не указ, а посему каждый пан запорожец, вольный, не подвластный ни царю, ни королю, ни султану, ни хану, сам вправе решить, как ему относиться к беглому донскому атаману и его призывам.
Константин поступил мудро — в пустынной степи под Кодаком сторонников особенно не навербуешь, хоть и дери глотку с утра до вечера, и когда весной 1708 года Булавин двинулся на Хопер в новый поход, с ним отправились всего полторы тысячи отчаяннейших запорожских сорвиголов, от которых всегда мечтал избавиться любой кошевой. Повторная смута тоже не увенчалась успехом. Булавинские казаки были разбиты 32-тысячной армией князя Василия Долгорукова, родного брата погибшего Юрия, а сам Булавин то ли застрелился, то ли был застрелен при попытке группы донских старшин под командованием Ильи Зерщикова захватить его в Черкасске.
Уцелевшие булавинцы большей частью ушли на Кубань, но немалое их число пожаловало и на Запорожье. Причем на Сечи оказалась самая непримиримая, воинственно настроенная часть булавинцев — родовые донские казаки, побратавшиеся со многими сечевиками во время совместных походов, и покинувшая весной Сечь голытьба-сирома, еще больше распалившаяся после поражения на Дону и требовавшая немедля поднять против царя Запорожье и Гетманщину. Даже при всей своей хитрости и изворотливости кошевому Гордиенко с трудом удавалось удерживать сечевиков от соблазна поддаться на заманчивые призывы уцелевших сподвижников покойного атамана-мятежника. Но ведь может наступить час, когда ему это не удастся. Что тогда?..
Но если с положением на Запорожье все давно было ясно и покончить с клубком проблем, которые создавала для России Сечь, можно было единственным способом — под корень уничтожить бунтарское гнездо, то с ситуацией на Гетманщине дело обстояло не так просто. В июле этого года на Борщаговце под Белой Церковью были обезглавлены Генеральный судья Гетманщины Василий Кочубей и бывший полтавский полковник Иван Искра, обвинившие гетмана Мазепу в тайных сношениях со шведским королем Карлом и его польским ставленником Станиславом Лещинским. Хотя Петр не сомневался в преданности Мазепы России и лично себе, что позволило тому вот уже двадцать лет бессменно управлять от имени царя присоединенной в 1654 году к России Гетманщиной, являясь на ней полномочным наместником, Петр велел со всей ответственностью и тщательностью проверить выдвинутые против гетмана обвинения. И доверил сделать это людям,
С их выводом о причине появления доноса на гетмана Петр был согласен — сие не что иное, как козни Мазепиных недоброжелателей, пожелавших разделаться со своим личным врагом, высокое пожелание которого делало его недосягаемым для их происков, царскими руками. Кочубей воспылал ненавистью к Мазепе после того, как тот, его кум и крестник младшей дочери Мотри, влюбился в крестницу и даже просил ее руки, в чем Кочубей отказал. Несмотря на это, своенравная Мотря стала любовницей старика-гетмана, и это переполнило чашу терпения любящего отца и гордого казачьего старшины.
С Иваном Искрой было еще проще: незадолго до написания доноса он оказался лишенным должности полтавского полковника и не мог спокойно простить гетману этого, как он считал, унижения. А ведь Мазепа в своем решении был прав: добрый рубака, по административным и хозяйственным качествам Искра не шел ни в какое сравнение со своим предшественником на этом посту полковником Герцыком. Да и нынешний полтавский полковник Левенец доказал, что Искра был явно не на своем месте. Быть казачьим полковником на Гетманщине — это не только саблей махать и «Слава!» кричать, ответственности за все стороны жизни своего полковничества на нем лежит куда больше, чем на каком-нибудь маркграфе в германских или французских землях, не говоря о старосте воеводства в Польше.
Однако это были лишь отчетливо зримые причины появления доноса, сразу бросавшиеся в глаза хоть немного сведущему о положении дел на Гетманщине человеку. Ведь Кочубей и Искра не столь глупы, чтобы не понимать, чем будет объяснено выдвинутое ими против гетмана обвинение, и что его измену им придется подтвердить не словами, а непреложными доказательствами.
Петр поручил расследование своим верным помощникам — Головкину и Шафирову. И не ошибся — они представили ему доводы, полностью уличавшие Кочубея и Искру в злом умысле против гетмана. Оказалось, что Мазепа, проведавший от верных ему при штаб-квартире Петра в Витебске людей о полученном на себя доносе, тут же послал миргородского полковника Данилу Апостола, чей сын был женат на одной из дочерей Генерального судьи, к Кочубею в его родовое имение Диканьку. В отправленной куму Василию картелюшке [4] гетман сообщал, что ему известно о неблаговидном поступке Кочубея и Искры, и он сожалеет о вызвавших его обстоятельствах, но не держит на старых друзей зла и предлагает во избежание неминуемых для доносителей-клеветников неприятностей немедля им скрыться в начинавшихся на другом берегу реки Ворсклы крымских владениях. Будь гетман изменником, разве он стал бы спасать своих обвинителей? Наоборот, он постарался бы навсегда заткнуть им рты, что при изворотливом уме и неограниченных возможностях гетмана нетрудно было сделать. И только недомыслием либо страстным желанием Кочубея и Искры во что бы то ни стало расквитаться с Мазепой можно объяснить то, что не вняли его здравому совету и ускакали не за Ворсклу, а на целиком подвластную Петру Слободскую Украину.
4
Картелюшка — письмо личного содержания
Не представившие на допросах и пытках в Витебске внушавших доверие доказательств ни об измене гетмана, ни даже о сделанных им первых шагах к ней, Кочубей с Искрой были переданы Мазепе. И о чем вел он с ними речь при допросах, на которых его пыточных дел мастера старались во всю? О том, откуда им стало известно о его связях с королем Карлом и Лещинским, что они знают о них, кто из окружения гетмана был их сообщником? Ничего подобного! А ведь именно этим должен был в первую очередь интересоваться истинный заговорщик, стремящийся выведать, что царю известно о его кознях, и желающий, подчистив грязный хвост, обезопаситься от возможных новых разоблачений.