… и компания
Шрифт:
На углу улицы Жозеф остановился. Он указал брату на большое строение:
– Это, должно быть, и есть Коммерческий клуб. Прекрасный особняк: огромные окна, сад и решетка. Здесь собираются местные богачи, понимаешь? Через полгода швейцар будет низко кланяться господину Зимлеру-старшему, когда он придет в воскресенье вечером в клуб прочесть на досуге номер «Тан». Это тебе не Бушендорф, а?
Под густыми усами Гийома промелькнула вялая улыбка. А Жозеф распалялся все больше.
– Состояние членов клуба исчисляется в сто одиннадцать миллионов. Помнишь, как сказано в справочнике? А их всего шестьдесят пять человек. «Чтобы зарабатывать деньги, надо селиться там, где их делают».
Гийом плотнее прижал руки к груди, к тому месту, где лежала купчая, написанная на гербовой бумаге. Он пытался произвести подсчет:
– Сто одиннадцать миллионов верного капитала против семидесяти пяти тысяч… долгу. И это еще только начало, а что будет потом?
– Ты не учитываешь двух братьев Зимлеров – толстого и худого – и их неистовой жадности к жизни в придачу.
Окинув здание клуба повеселевшим взглядом, они двинулись в путь и вдруг за первым же углом наткнулись на свою фабрику.
Братья не ожидали, что до нее так близко. У них даже дух захватило.
Они только что миновали около десятка огромных фабрик, чья жизнь замерла под полуденным зноем, как свертывается в стакане молоко. Но даже на улицу сквозь ограду или ворота просачивалось ничем не тревожимое изобилие.
Подводы с шерстью стояли у весов, отполированных бесчисленными тюками груза. У самых дверей фабрик в трехколесных тачках мирно лежали огромные корзины, наполненные мотками белой пряжи. Приводные ремни мягко провисали в воздухе, – бегущая этими узкими тропками энергия сейчас бездействовала. Между плитами двора – ни травинки: то ли ее тщательно выпалывали, то ли ей самой никак не удавалось вырасти здесь. Кирпичные стены, хранившие неприкосновенность и целостность цементных швов и оконных стекол, вздымались во всей тяжеловесной спеси своих четырех этажей. Терпкая черноватая дымка окутывала и здания и дворы, – но то была золотая пыльца наживы… Запах каменного угля и торфа, прелый запах пряжи, зловоние красителей, машинного масла, смоченного сукна – все было мило братьям Зимлерам.
После вчерашнего обеда они выпили только по чашке кофе с молоком, съели по маленькому сухому хлебцу и самую чуточку масла. Но что им был аромат жареной картошки перед этим пиршеством дела!
Она, их фабрика, возникла без всякого предупреждения, как будто сама вышла им навстречу. А они-то думали, что она находится еще через два квартала. Откровенно говоря, братья даже не сразу узнали ее. Вдоль улицы тянулась низкая выщербленная стена. Фасад, обращенный к дороге, был, пожалуй, не лучше. Заржавленная железная решетка, и сразу же снова угол стены. Вот и все владение! Два угла, торчащие, как плечи чахоточного, и сжатое ими мизерное строение. Братьев охватило отчаяние, мрачное предчувствие будущего давило, как свинец. Жозеф попятился, наткнулся на противоположный тротуар и сел па тумбу. Сердце его упало.
Братья не сразу осмелились взглянуть друг на друга. А ведь они почти целое утро мерили ее вдоль и поперек. К тому же имелись планы, имелся дециметр… Но они так давно мечтали, так долго добивались своего, что теперь какое-то бессилие охватило их.
Они тяжелым взглядом осматривали свою фабрику по частям, и каждый кусок стены, каждая мелочь вставали перед ними, насмешливые и уничтожающие.
Стена была вся выщерблена, черепицы, выложенные по ее гребню, высыпались.
Что касается домика, «вполне пригодного для бездетного привратника», то они не могли отвести от него глаз. Они думали о просторном доме в Эльзасе, который свободно вмещал их всех; они не смели признаться даже самим себе, что эта маленькая коробка, этот домишко с двумя круглыми оконцами, переплеты которых потрескались на солнцепеке, всей своей тяжестью вошел в их жизнь и что отныне им некуда от него уйти.
– Она… она… мне, признаться, показалась совсем другой.
– Мы с тобой просто наглупили, как мальчишки. Даже запахов здесь не было, и это казалось особенно странным. Только временами со двора тянуло затхлостью. Труп фабрики засасывало трясиной немоты. Тени цеплялись за ощеренные плиты двора.
– Нужно, однако, собраться с мыслями, – пробурчал Жозеф, машинально проводя рукой по волосам.
Тумба была для него чересчур высока: он касался земли только носками штиблет; шляпа, которую он положил на колени, мерно подпрыгивала. Он услышал шепот брата:
– Чтобы эта фабрика занимала целый гектар? Да никогда в жизни! Она же до смешного маленькая.
Жозеф молча поднялся. С непокрытой головой, под палящими лучами солнца, он решительно направился к фабрике. Он шел вдоль стены, считая шаги. Шагал, коротконогий, энергичный, как жук, нелепо расставляя на ходу ноги. А глаза не отрывались от угла стены, слишком быстро надвигавшегося ему навстречу.
Старший брат следил за ним застывшим тупым взглядом и тоже машинально считал про себя шаги.
Досчитав до пятидесяти, Жозеф остановился, топнул ногой и обернулся. Порядочный кусок стены, уходившей вдаль, отделял его теперь от угла улицы и держал на месте, как вытянутая рука. Он зашагал дальше. Он прикидывал, будет ли до конца стены ну хоть тридцать метров. Чем ближе к углу, тем соблазнительней было ускорить шаг.
– Шестьдесят, шестьдесят один… – неглупо я сделал, что еще давно вымерил свои шаги… шестьдесят четыре, пять, шесть… Конечно, в этой стене не больше восьмидесяти метров. Семь, восемь… Планы фальшивые, и мы просто кретины.
Восемьдесят шагов, а стена еще не кончилась. Жозеф волновался, но невольно отметил про себя легкое оседание кладки.
На девяносто пятом шагу все глубокие трещины, бороздившие мостовую, сбежались к нему и медленно закружились; потом закружились быстрей; пространство завихрилось вкруг него, неровности песчаника вдруг прогнулись кольцом и застыли в чудесной неподвижности.
Он уперся рукой в стену, обжег ладонь и двинулся дальше.
– Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь, девять…
Что произошло после этого шага, Жозеф и сам толком не знал. Перед ним был еще не меренный кусок стены – он то сжимался до почти осязаемой близости, то вытягивался до самого горизонта.
Согнувшись вдвое, владелец стены и фабрики созерцал эти чудодейственные метаморфозы без малейшего удивления. Тем не менее он бросился бежать и ухватился за угол стены, прежде чем она успела ускользнуть из-под его пальцев.
Глазам брата, поджидавшего его на месте, представилась довольно странная картина: на противоположном конце пустынного переулка темно-коричневый силуэт обеими руками цепляется за нестерпимо блестящую под солнечными лучами стену и выплясывает танец дикарей.