И мне будет тепло
Шрифт:
— Тебе не стоит вставать до утра, — услышал Малейн приятный женский голос. Говорила незнакомка на батви очень чисто, слегка растягивая гласные.
— Я и не буду вставать, я просто хочу оглядеться! — Эдвард сел в постели, потянулся и тут же скорчился от боли в груди.
— Что со мной? — священник расстегнул рубашку и увидел, что он весь перевязан длинным белым полотном.
— Тебя поцарапал трот. — Девушка наклонилась, поправила выбившийся конец повязки.
— Трот? — Эдвард задумчиво нахмурился. — А откуда он взялся?
— Неужели ты ничего не помнишь? — Девушка улыбнулась, присела
— Постой, — Малейн сделал слабую попытку вырваться. — А как тебя зовут?
Девушка скромно склонила голову. Звякнуло на груди ожерелье из серебряных монет. Волосы ночной волной рассыпались по плечам. Почти стемнело, и хрупкая фигурка в сумеречном полумраке казалась ломкой и полупрозрачной. Малейн почувствовал, как тоскливо защемило в груди. Девушка рассмеялась негромко, затем дернула себя за ресницы и поднесла ладонь к огню. Между большим и указательным пальцем оказалась зажата длинная, изогнутая ресница. Девушка снова рассмеялась, и, протянув Эдварду руку, назвалась:
— Мое настоящее имя Луита.
— А меня зовут Эдвард. Но что значит настоящее имя? — подозрительно спросил священник.
— Это значит, что теперь мы муж и жена.
— Что? — Малейн попытался вскочить с постели, но охнул и свалился обратно на шкуры.
— Ты спросил мое имя — и значит, захотел взять меня в жены. Я ответила — и значит, согласилась, — Луита снова улыбнулась.
— О, Господи! — сдавленно вздохнул Малейн. — Можно подумать, я мечтал об этом всю жизнь!
— Правда? — девушка расцвела, но уже через секунду, нахмурившись, взглянула на Эдварда. — Ты обманываешь. Ты не мог мечтать обо мне всю жизнь, ты только недавно познакомился со мной.
— Вот об этом я и говорю! — священник недовольно шевельнулся на шкурах. — Ты ведь сама отлично понимаешь, что невозможно влюбиться, увидев человека несколько минут назад.
— Да, я понимаю… — девушка сглотнула. — Ты просто не знаешь наших обычаев и потому спросил мое имя. А я-то подумала, — Луита всхлипнула, — что действительно нужна такому храброму и сильному воину как ты.
— Умоляю! — Эдвард обнял девушку за плечи, прижал к себе, скрипнув зубами от боли в ранах. — Перестань реветь и расскажи, что случилось. Откуда на мне эти повязки, и о каком троте ты ведешь речь.
— Так ты и вправду ничего не помнишь? — все еще всхлипывая, произнесла Луита. Ее заплаканные глаза засияли. — Мне все рассказал Тауран.
Девушка уселась поудобнее, накрыла снова легшего священника мягкой шкурой.
— Даже самый лучший охотник не смеет охотиться на трота. На него не ставят капканов и не роют ловчих ям. И только герой, сын самого Вуниту способен победить лесного владыку.
— Стой, стой, стой… — спешно перебил Эдвард. — Кто такой Вуниту, в сыновья которого ты меня только что посвятила?
— Вуниту — это дух вселенной, отец, из которого произошел мир, и который сам является миром. Все души человеческие — часть души Вуниту, но есть особые! Это дети Вуниту, те, в чьих жилах течет его кровь!
— Спасибо, — Малейн кивнул, — очень понятно. Но продолжай.
— Тогда в лесу трот напал на отряд Таурана и на твоих людей. Все замерли, бессильные
— Вот так и рождаются легенды… — мрачно подумал Малейн. — Эта девушка сведет меня с ума. Никакой красоты не хватит, чтобы компенсировать подобный характер.
— Последний вопрос! — Малейн взял девушку за руку. — А почему мужчины племени нуроу красят руки в черный цвет?
— Ты что? — Луита удивленно улыбнулась. — Они не красят руки. Это значит, что они прошли обряд посвящения. Так же как и вы. Но ты спи.
Девушка провела по лицу, закрывая Эдварду глаза.
— Завтра ты все увидишь и поймешь. А пока спи!
*
На следующий день Малейн проснулся бодрым и почти полностью здоровым. Молодое, сильное тело легко справилось с порезами на груди, чистые повязки не позволили грязи проникнуть внутрь, а целебные мази сняли воспаление. Эдвард скинул шкуру, прикрывавшую его от ночного холода, потянулся. Было раннее утро. Высоко в небе заливался серебристой песней жаворонок, шелестели вязы, свежий ветер нес прохладу и разгонял клочья ночного тумана. Наконец-то священник смог оглядеться.
Лагерь нуроу расположился на большой поляне, невдалеке от прозрачной речушки. Крытые шкурами лорсов и гроконов вигвамы окружали общее костровище. От очага струился белесый ароматный дым. Беззубая, страшноватая на вид старуха шевелила угли и подбрасывала в огонь пучки высушенных трав. Пламя оголодавшим зверем накидывалась на сухие листья, но через секунду опадало, оставив горсть пепла и облачко дыма.
В вигвамах было жарко и душно, и потому большинство иннейцев спали на улице. Малейн застегнул рубашку, сложил шкуры и пододвинул поближе к выходу из шатра. Подошел к старухе, присел рядом.
— Добрый день, бабушка, — вежливо произнес священник.
— Сейчас утро. А утро не может быть добрым, если не прогнать демонов ночи! — старуха подкинула еще один пучок в огонь, что-то быстро зашептала.
— О! Ты уже проснулся? — раздался сзади знакомый голос. — Как твои раны?
— Спасибо, — Малейн развернулся к Таурану, — много лучше. Я хотел бы поговорить с вождем. Мы очень спешим, и моему отряду надо выйти сегодня рано утром.
— Это невозможно. — Тауран широко улыбнулся, но в глазах у него колкими льдинками застыла холодная воля. — В день посвящения никто не имеет права покинуть лагерь. Даже вождь. Даже шаман. И не новорожденному брату менять наши порядки, даже если он победил в битве с тротом.
— Тауран! — священник положил руку иннейцу на плечо. — Мы вынуждены уйти. Несмотря на все твои «даже». Я должен принести письмо в Тельму. И если мы не доберемся до города в течение трех дней…
— Где находится твоя Тельма? — перебил Иннеец.