И на восьмой день...
Шрифт:
— Сторикаи знал, что в наказание за свою алчность может быть лишен своего поста. Поэтому он стал убеждать своим елейным языком других членов Совета присоединиться к нему. Он говорил им, что сам сделает все необходимое и разделит чудесные вещи со всеми в Квинане, но Совет должен получить большую долю в знак высокого положения. Что значило в сравнении с этим право носить роговые пуговицы?
— Все члены Совета были подкуплены! — простонал Эллери.
— Все, кроме одного... — прошептал старик. — Сторикаи начал осуществлять свой план — украл ключ от санктума из моей комнаты и сделал такой же, чтобы похитить серебряные доллары
Во всем Совете Двенадцати лишь один Раб не вошел в сговор с Кладовщиком. Сердце его болело, но он хранил молчание, молясь, чтобы остальные вовремя поняли, какой великий грех они совершают, и остановили руку Сторикаи. Но когда он почувствовал близкую кончину, то послал за мной и все рассказал... Я возвращался из его дома, ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Ноги сами несли меня.
Войдя в священный дом, я увидел, как Преемник боролся со Сторикаи, схватил молоток, чтобы защитить себя — ибо он всего лишь юноша, а Сторикаи был сильным мужчиной, — и сразил его. Я не успел предотвратить великое бедствие в Квинане, но знал, что должен делать.
Я стар, Элрой, и дни мои сочтены. Мальчика с детства воспитывали как моего преемника, ибо так у нас принято. Помни, он не участвовал в заговоре. Его возмутило то, что пытался сделать Сторикаи, и он хотел сохранить в целости священное сокровище и наказать преступника.
У Преемника, как у всех молодых, горячая кровь, но он всей душой верит в Вор'д. Когда его кровь остынет, он обретет разум и станет проводить свои дни достойно того, чтобы быть Учителем нашего народа. В любом случае здесь нет никого, кто мог бы занять его место.
Старик с трудом привстал и сел на своем ложе.
— Все это промелькнуло у меня в голове в один миг. Я знал, что Преемник должен оставаться незапятнанным в глазах общины, чтобы внушать доверие. Поэтому я взял его грех на себя.
Ветер говорил с деревьями, а лягушки — с ветром, но в полутемной комнате царило молчание.
— Учитель, — сказал наконец Эллери, — я не могу этого одобрить. Даже принимая ваши объяснения, я это осуждаю. Как-то вы говорили мне, что мы должны искать истину, что истина спасет нас...
Старик спокойно кивнул:
— Ибо так написано,
— Как же мы можем искать истину и как она может нас спасти, если мы лжем? — взорвался Эллери. — Какое зло вы совершили, что должны жертвовать жизнью?
Учитель глубоко вздохнул:
— Ты заблуждаешься, Элрой. Я совершил великое зло. Ибо если Совет грешен, то разве я не грешен более? Разве не я был их Учителем? Их грехи падают на мою голову; их вина, которая разрывает мне сердце, — это моя вина. Не они обманули мои надежды, а я обманул надежды их. Иначе они бы не совершили такого. Но поскольку я все еще их Учитель, то должен научить их ныне не словами — ибо слова мои оказались бессильны, — а примером. И пример состоит в том, что я возьму их грех на себя. Если вера в Вор'д исчезнет, то будет потеряно все, и Квинан станет подобным окружающему миру, откуда мы бежали... нет, еще хуже, ибо мой народ не имеет опыта взаимодействия с грехом и во внешнем мире будет как стадо овец без пастуха. Я люблю
— Я скажу им правду, — упрямо заявил Эллери.
Учитель улыбнулся и задал древний вопрос:
— Что есть истина? Сегодня на суде ты уверял членов Совета, что сообщишь им правду, и они поверили тебе. А теперь ты хочешь сообщить им совсем другое. Думаешь, они поверят тебе снова?
Старик вздохнул, и его худощавое тело слегка дрогнуло.
— Если ты скажешь им правду, Элрой, я буду отрицать ее, и они поверят мне, как верили всегда. Чего ты хочешь добиться?
Эллери стиснул кулаки.
— Вы не сможете отрицать правду — не сможете лгать им!
— Тогда умоляю, не заставляй меня делать это впервые после семи десятилетий. Но, — и старик опять повысил голос, — я совершу предписанное. Ты явился предвестником, которого я ждал, и моя любовь к тебе велика, но некоторые вещи я знаю лучше тебя, несмотря на все твои знания. Если ты любишь меня, молю тебя: верь мне и ничего им не говори.
Эллери сидел неподвижно. Что ему делать? Бежать к своему автомобилю и отправляться на поиски полиции, шерифа, губернатора, армии — любого, кто может остановить завтрашнее жертвоприношение? Но таким образом он откроет Квинан миру, который уничтожит долину. Хотя она уже уничтожена. Или нет? Учитель готов отдать свою жизнь, лишь бы этого не произошло. Кто такой он, Эллери, чтобы чинить препятствия возвышенной душе старика?
Эллери почувствовал, что им вновь овладевает странная усталость. В ушах у него зашумело.
— Уже поздно, — мягко заговорил старик, — а в этом шкафу есть хлеб и вино. Ты поужинаешь со мной?
Эллери молча закрыл за собой дверь комнаты старика и остановился. В зале собраний единственная лампа отбрасывала свет, уже не казавшийся золотистым. «Чего я жду?» — подумал Эллери.
Он прижал ладони к глазам. Странные рисунки передвигались, как в калейдоскопе, и внезапно образовали человеческое лицо. Эллери сразу почувствовал облегчение, опустил руки, подошел к двери скрипториума и постучал; но не получил ответа. Дверь была не заперта, и он вошел. Скрипториум был пуст. Тогда Эллери включил фонарик и постучал в другую дверь. Снова не дождавшись ответа, он вошел в спальню Преемника, но и там его не оказалось.
Слыша собственный стон, Эллери вернулся в зал. Каждый атом его тела молил об отдыхе, но расстояние до его дома казалось непреодолимым. Скамья манила к себе, и он решил сесть.
Ноги уже двинулись к скамье, когда странный звук снаружи парализовал их. В тот же миг лицо вновь возникло перед его мысленным взором. Эллери с трудом вышел из Дома Священного Собрания и задержался у двери.
В темноте что-то издавало звуки, похожие на уханье совы или плач ребенка, но то, что Эллери едва различал в темноте, явно не было совой и было куда больше ребенка.
Взяв себя в руки, Эллери, чьи ноги были словно налиты свинцом, двинулся к таинственному существу. Только позже ему пришло в голову, что он мог бы воспользоваться фонариком, который сжимал в руке.
Страх капал с Эллери, как тающий лед, когда он присел на корточки и коснулся того, что лежало на влажной земле, давясь от рыданий. Это был человек, облаченный в мантию и прижимающий руки к лицу так сильно, что Эллери с трудом удалось оторвать их. При этом он нащупал мягкую курчавую бородку, окаймляющую подбородок.