И не таких гасили
Шрифт:
— Зрачки расширились, — провозгласила Темногорская. — Включи-ка музыку, Антон. Думаю, Шуберт будет в самый раз. Большую симфонию, до-мажор. И не забудь наушники.
Она отстранилась. В помещении заиграла музыка, которую принято называть классической: сумбурная, без ритма и ярко выраженной мелодии. Темногорскую сменил Антон. Прежде чем надеть на жертву беспроводные наушники, он примерил их сам, покивал и попросил:
— Посчитайте, пожалуйста, до двадцати, Белладонна.
Темногорская выполнила его пожелание. Дворецкий подрегулировал громкость и напялил наушники на Антонова.
— Слышишь меня? — спросил он.
Пленник покачал головой. Дворецкий рассмеялся и повернулся к Темногорской:
— Все он прекрасно слышит. И музыку, и наши голоса. Можно приступать.
И они приступили.
Музыка не позволяла забыться. Постоянно меняясь, она невольно привлекала к себе внимание. Вопросы пока что не звучали. Темногорская с любопытством наблюдала за Антоновым, в то время как дворецкий тормошил его за плечо, хлопал ладонью по щекам или покалывал шприцем в область пупа.
— Не спать, — весело приговаривал он. — Не спать, сволочь.
«Что он мне вколол? — думал Антонов. — Скополамин? Пентотал? Амитал? Если что-то сильнодействующее, то у них полчаса, ну сорок минут от силы. Потом сердце не выдержит, и конец допросу. Значит, надо продержаться всего сорок минут. Максимум час. Дальше все зависит от того, насколько я нужен этой стерве живым. Если не очень, то так и подохну под музыку Шуберта. Не хотелось бы. Глупая какая-то смерть. Обидная».
Между тем музыка нравилась ему все больше. Она колыхала его, как на волнах, поднимала ввысь, наполняла вселенную мягким золотистым светом. Играло все больше инструментов, нарастание звучания вызывало видение какого-то прекрасного распускающегося цветка, струнные выводили что-то игривое, лукавое, они словно говорили: забудь обо всем, расслабься, наслаждайся, плыви по течению.
Потом эти же слова повторила нагая Павлина, появившаяся перед Антоновым.
— Расслабься и наслаждайся, — сказала она, взяла Антонова за руку, и они побежали в сторону парка, откуда звучала волшебная музыка.
Откуда-то подполковнику было известно, что он слышит гобой в сопровождении скрипок и виолончелей. Он поведал об этом Павлине, а она попросила напомнить, как его зовут и сообщить свое звание.
— Легко! Меня зовут…
Мучительным усилием он заставил себя вернуться в реальность. Парк исчез, Павлина растаяла. Вместо неба Антонов увидел над собой отсыревший потолок и заговорил, обращаясь к нему:
— Я капитан запаса Заслонов. Меня зовут Константин. Я капитан запаса… Заслонов… Константин… Костя… Меня наняли убить Шамиля… Реактор… Цепная реакция… Расщепление урана… Белладонна…
— Ну хорошо, хорошо, — произнес голос Павлины. — Зачем ты приехал? Что ты скрываешь? Я хочу знать все твои тайны.
— Нет тайн. Заслонов Константин. Болото. Жаба. Реактор.
— Не запирайся, Костя. Ты должен быть совершенно искренним. Ты хочешь быть искренним. Хочешь открыться, до конца открыться.
Антонов и рад бы открыться, но что-то ему мешало. Какое-то несоответствие прекрасного видения с чем-то неприятным, гадким. Ах, да! Запах! Тяжелый, удушливый запах. Павлина зачем-то наелась чеснока, и это портило картину…
Павлина? Нет!
— Я не могу тебе открыться, — пробормотал Антонов. — Ты меня бросишь. Я убиваю людей. Часто. Это моя работа.
Иллюзия рассеялась, позволяя увидеть отвратительную реальность. Дворецкий и Темногорская стояли по обе стороны стола, неотрывно глядя на него. Она держала его за руку. Антон сжимал пальцами его запястье, контролируя пульс.
— Сволота, — произнес подполковник заплетающимся языком. — Я убиваю всякую сволоту. Меня не мучает совесть. Это моя работа.
Его глаза подернулись пленкой, сквозь которую были видны лишь смутные силуэты. Темногорская подергала его за руку.
— Не спать! Хватит про работу. Что тебя волнует сейчас? Больше всего волнует?
«Не сдавайся, Антонов! Придерживай язык! Не позволяй сознанию отключаться!»
— Атомные станции, — пролепетал он голосом смертельно пьяного или смертельно усталого человека. — Взрывы. Боюсь взрывов. Не хочу подыхать.
— Продолжай. Кому ты успел рассказать про станции? Кто тебя направил сюда?
Музыка не заглушала голос, задающий вопросы. Пелена спала с глаз Антонова, и он увидел ярко-зеленый альпийский луг, на котором водили хоровод фарфоровые пастушки, среди которых самой желанной была Павлина. Он полетел к ней через синюю реку, восторгаясь невесомости своего тела.
— Дунай, — сказал он. — Шуберт. Вена. Дай руку, полетим вместе.
— И ты расскажешь мне, кто тебя прислал?
Опять этот чесночный запах! В альпийских лугах пахнет иначе, парень. Там нет говорящих жаб, пытающихся выведать у тебя секреты. Это бред. Галлюцинация. Тебе вкололи сильнодействующий наркотик, но ты должен не дать себя одурманить. Выплывай оттуда! На поверхность, на поверхность!
Антонов посмотрел на Темногорскую и узнал ее.
— Хватит, — сказал он, морщась от сухости в гортани. — Я устал. Мне надоело.
С каждым произнесенным словом сознание все больше прояснялось. Никаких лугов и пастушек вокруг не было. Только камера для пыток и музыка с ликующими фанфарами и мощными, мерными аккордами. Шуберт.
— Шуберт, — сказал Антонов и улыбнулся.
У него получилось! Он не проболтался!
А вот губы Темногорской искривились в антиподе улыбки — уголками вниз.
— Еще дозу, — приказала она дворецкому.
Тот заволновался:
— Не сейчас. Рано. Мы его убьем.
— Выдюжит. Коли!
После второго укола стол под Антоновым накренился, он соскользнул с него и, обмирая, с невероятной скоростью понесся в никуда. Музыка оборвалась. В пустоте не осталось ничего, кроме громогласного голоса:
— Константин?
Уснуть бы. Исчезнуть. Испариться.
Но голос не дает. Снова и снова сотрясает барабанные перепонки.
— Константин? Константин! Константин!!!