И нет этому конца
Шрифт:
— Как мама? — спросил он Веронику, вешая автомат и подсумок с дисками на гвоздь у входа.
— Дуже квола, — тихо и просто, как своему, сообщила она.
Он прошел в комнату.
Больная приветливо и сконфуженно улыбалась: вот, мол, опять вас из-за меня побеспокоили.
Выглядела она хуже, чем в прошлый раз. Землистый цвет лица. Впалые щеки. Спутанные седые волосы.
В ту ночь у нее были сильные боли в животе. А сегодня целый день «така слабисть, така слабисть», что поднимается только с посторонней помощью.
— Покажите живот, — сказал
Она сдвинула вниз одеяло, но никак не могла вытянуть из-под себя длинную ночную рубашку: плохо слушались ослабевшие руки.
— Да помогите же ей! — раздраженно бросил назад Крашенков.
Оба — и деверь, и дочь — бросились помогать больной.
— Щось задумалась, — пристыженно оправдывалась Вероника…
Перемогая уже знакомое неприятное ощущение, Крашенков положил руку на впалый, отливающий желтизной живот и быстро надавил… Слава богу, перитонита нет!.. Жалуется, что отдает в ногу? Он, хоть убей, не помнит, при каких это болезнях. Надо бы заглянуть в справочник. Но при всех неудобно: сразу поймут, что он за специалист. Конечно, можно что-нибудь придумать. Например, заявить: простите, я хотел бы посмотреть, что о таких случаях говорит профессор Икс-Игреков. Или же: надо проверить, стоит ли ей давать некипяченое молоко или нет. Неплохой ход. И он от этого будет в прямом выигрыше. Как же! Пан лекарь, чтобы помочь нашей больной, профессоров читает. И знает он немало, раз только насчет одного молока сомневается…
Может быть, раньше он и прибег бы к подобной уловке. Но сейчас ему не хочется вкручивать, да и все.
Однако надо что-то делать. Ведь они знают и надеются, что он поможет.
Но чем? Чем?..
Вспомнил: камфара! Можно будет сделать укол, поддержать сердце. Во всяком случае, хуже ей от этого не станет. А в справочник он заглянет сегодня же, при первом удобном случае. Он уже эту больную не оставит ни при каких обстоятельствах. Если потребуется, даже съездит в армейский терапевтический госпиталь и посоветуется с врачами…
Но где же санитарная сумка?.. Ах, вот где она! Сам же задвинул ногой под кровать.
Осторожно, чтобы никто не заметил лежащие сверху лимонки, достал из сумки стерилизатор со шприцем и иголками. Пошарив еще, вынул коробку с ампулами и маленький флакончик со спиртом.
Он не видел, но чувствовал, что все трое с любопытством и удивлением наблюдали, как он колдует в сумке.
Но вот все готово.
— Где можно вымыть руки? — спросил он Веронику.
— Ось тут, пане ликар! — она бросилась показывать.
Он прошел на кухню. Там было темно. Свет падал лишь узкой полоской у приоткрытой двери.
Где же умывальник?
— Зараз посвичу вам! — подала голос из темноты Вероника. — Сирныки кудысь подивалысь!..
В квадрате окна, обращенного к близкому лесу и едва выделявшегося на общем темном фоне, двигался ее силуэт.
И вдруг он замер.
Что с ней? То ли припоминала, где спички, то ли опять задумалась. Странная она какая-то…
Оказалось, умывальник находился за его спиной. Крашенков нащупал кромку таза. Нажал на сосок. На
— Воды тоже нет, — с мягкой иронией заметил он.
— Прошу?
Так и есть, она ничего не слышала.
Он повторил, и ему самому стало противно: на этот раз та же фраза прозвучала как упрек.
Но Вероника, кажется, на это не обратила внимания. Ойкнула, схватила какую-то посудину и выбежала в прихожую.
Повинуясь бессознательной уверенности в том, что спички непременно лежат где-нибудь на видном месте, Крашенков подошел к окну и, действительно, увидел их лежащими тут же, на подоконнике.
Он улыбнулся и покачал головой. Достал из коробка спичку, зажег…
Вошла Вероника, зажмурилась на свет. Но оттого, что он не спешил убрать спичку, а руки у нее были заняты кастрюлей с водой, она не могла прикрыть глаза и нетерпеливо и сердито замотала головой. Это было что-то новое. Такой ее он еще не видел.
Крашенков погасил спичку и заметил:
— В конечном счете руки можно мыть и во тьме кромешной, не правда ли?
Вероника молчала. Она налила в умывальник воду и прошла в глубь кухни.
Крашенков мыл руки. Мыл тщательно, аккуратно, как его когда-то учили. Так же тщательно и аккуратно вытер их полотенцем, которое подала ему Вероника.
— Все! Пошли!
И вздрогнул: он ясно услыхал за окном чьи-то легкие и осторожные шаги.
— Кто там?
— Дэ? — Она резко повернулась к нему, как будто он знал больше, чем лес или ночь.
— Во дворе, — он подскочил к окну и стал всматриваться.
Она стояла сзади и убеждала:
— Та нэмае там никого!.. Мабуть, кинь в стайни!..
Похоже, что и впрямь ему послышалось. Он отчетливо представил себе: конь переходит из одного места конюшни в другое, ступая осторожно и легко. Почти как человек. Если не прислушиваться.
Да, скорее всего, лошадь…
— Никого, — тихо сказала Вероника, и в ее голосе прозвучала нотка облегчения. Странно, очень странно…
Спросил ее:
— Ну что, вернемся к маме?
И та, словно уходя от его взгляда, как-то неуклюже и торопливо сделала шаг назад. Всего один маленький шаг. Но именно в этот момент слабый, почти не существующий ночной луч скользнул по ее лицу, и оно на мгновенье стало загадочно красивым. Крашенков, пораженный чудом превращения, вдруг ощутил невыразимое желание схватить ее на руки и целовать эти черные, сливающиеся с темнотой ночи глаза…
Однако там, в нескольких шагах, лежала больная, дожидавшаяся укола камфары, и ему не оставалось ничего больше, как последовать за Вероникой.
Всего один не обязательный укол камфары, и они уже опять смотрели на него как на спасителя. Больная то и дело повторяла, что ей стало как будто легче. Старик мучился из-за того, что пан лекарь снова отказался от гонорара в виде трех десятков яиц и куска ветчины. Что-что, а это никак не укладывалось в голове отставного польского улана. А Вероника сидела рядом с матерью и гладила ее сухую и тонкую руку.