И нет конца паломничеству
Шрифт:
— Сэр Джон, — сказал он. — Мне было еще одно видение. Сегодня на рассвете убьют женщину…
Едва Риз шагнул за порог, ночь нахлынула на него и обступила черной водой. Недавний уют сразу поблек в памяти. Ни один порядочный человек не будет вести дел по ночам — так учила Риза мать. Ни один честный рыцарь в ночной бой не вступит. Что ж, ему очень повезло, что он не честный рыцарь.
Иногда в Святой Земле только так и можно было достать пропитание: грабить по темноте. Ладно бы сарацинов или феллахов; но до них не добраться, свои богатые рыцари с их обозами куда ближе.
Дождь
Привычно держа равновесие в темноте на скользкой мостовой, Риз раздумывал, не придется ли вновь заняться грабежом…
«Богатый дом, — сказал Грач. — Судя по архитектуре — Ломбард-стрит или ее окрестности. Дом угловой. Больше я ничего не разглядел».
Всего этого явно не хватало для розысков: квартал Лондона, где жили богатые купцы и банкиры, занимал несколько улиц, не только Ломбард-стрит, а Джон к тому же нетвердо помнил карту. Наведываясь в Лондон между наймами, он никогда не совался в «чистую» часть города.
Хотя грязи — в обоих смыслах — хватало везде.
Дождь прекратился; город пах влагой, тиной и помоями. Джон шагал по самой середине мостовой. Ночная стража его сторонилась, как всякого высокого и хорошо одетого (а значит, наверняка вооруженного) человека. Было уже поздно, ни одно окно не светилось, но половинчатый месяц помогал не спотыкаться на неровной мостовой и обходить лужи — насколько Риз помнил Лондон, тут никогда не знаешь, где провалишься по колено, а то и по пояс. В этом районе часть улиц могла даже похвастаться мостовой, но часто эта мостовая была положена криво, кое-как, или вовсе островками перед отдельными домами.
Месяц месяцем, но все же скоро Риз пожалел, что не взял фонарь: он явно свернул не туда. Тиной запахло сильнее, дома потеряли в высоте, из каменных стали деревянным и разошлись чуть дальше друг от друга.
Риз заозирался, пытаясь понять, куда теперь. Из-за угла вывернули, хохоча и опираясь друг на друга, подвыпившие гуляки. Какой-то нищий, не обращая внимания на поздний час, заголосил, прося подать калеке-пилигриму — видно, не боялся стражи. Риз прошел мимо него, не глядя, а пьянчужки остановились, начав расспросы. Визгливый голос нищего, расписывающей ужасы морского путешествия («Видел дракона у нас под килем — так и ходят кольца, так и ходят…») еще звучали у Риза в ушах, когда он заглянул в распахнутые настежь двери заведения с винной лозой на вывеске.
Там ему не составило труда поймать мальчишку-прислужника и сказать:
— Возьми-ка фонарь и проводи меня на Ломбард-стрит — я тебе заплачу.
Мальчишка то ли побоялся отказаться, то ли хотел подзаработать, но вскоре он в самом деле с фонарем в руках показывал Джону путь. «Нужно будет изучить город получше, — решил Джон, — если придется работать здесь. Займусь этим завтра же».
Он хорошо помнил, как осваивался в Неаполе под мудрым руководством маэстро Франко. Тот учил его с закрытыми глазами находить дорогу и видеть в голове города словно бы с высоты птичьего полета. Тогда Риз целыми днями обходил Неаполь на своих двоих, иногда в собственной одежде, иногда обряжаясь нищим или даже монахом — чтобы попасть туда, куда иначе не попадешь. Помнил, как сперва претило ему заимствовать чужие личины, и как маэстро Франко обзывал его дураком, наивным мальчишкой…
Он проклинал собственную самоуверенность: стоило согласиться, когда Грач попытался навязать ему в сопровождение Фаско. Но будь Джон проклят, если бы принял помощь от самоуверенного тосканца!
Но что делать, если дом все-таки не на Ломбард-стрит, как сказал Грач? Где Джону искать тогда?
К счастью, его наниматель не ошибся — едва мальчишка пискнул «Вот и Ломбард-стрит, сэр!», Риз тут же понял, что попал куда надо.
Безумные, страдающие крики, полные невыносимой боли, слышно было издалека. Вот вопль сменился мычанием — страдающей женщине (ибо то была женщина) сунули в рот жгут.
Проклиная свою медлительность, Риз рванул на голос. Там ведь роды, Грач же так говорил!
«Я видел роженицу, — неверным голосом рассказывал его наниматель, утирая со лба пот. — Она вся залита кровью, особенно нижняя половина тела. Она мертва. Ребенка не видно. Кровать растрепана, у постели таз с кровавой водой… похоже, роды идут уже долго. Врача в комнате нет, только служанка, она плачет. Окно открыто настежь. Мужчина, должно быть, муж роженицы, одетый так, будто не ложился, допрашивает служанку. Она стонет и говорит, что ставни сломали и забрались в комнату воры, что они убили хозяйку и вытащили из-под кровати сумку с долговыми расписками и унесли ее так же, через окно, и что ребенка забрали с собой тоже».
Женщина пока еще кричала — значит, еще не родила, и можно было спасти ее и ребенка. Но сколько оставалось времени, Бог знает.
И почему опять женщина? И к тому же — младенец! Кто осмелился поднять руку?..
Риз много страшного делал в своей жизни, но через два предела он не переступал никогда: не брал женщину силой и не убивал ребенка моложе пятнадцати лет. Во всяком случае, он надеялся, что тому мальчику уже было пятнадцать…
А вот убивать женщин Ризу приходилось. Теперь он, надо думать, платил по счетам. Церковь может давать индульгенции, но дает ли их Всевышний?
«Как часто вам видятся женщины, сэр Грач?» — спросил Риз перед тем, как уйти.
«Чаще, чем мужчины», — ответил тот, поджав губы.
— Пожалуйста, пожалуйста, не надо… — надрывалась роженица, умоляя небо пронести мимо вечное проклятие Евы. — Что я тебе сделала?! О, о!
Нужное ему окно, ярко освещенное, с распахнутыми настежь ставнями, Риз увидел сразу же. Крики раздавались именно оттуда. Он еще успел удивиться — почему окно распахнуто? Не то чтобы Риз разбирался в родовспоможении, но нельзя вырасти в деревне и не слышать, как женщины шепчутся, что при родах главное — как бы нечистый не залетел…
Но он не успел даже толком подумать об этом, как умелое тело уже само вело его: подпрыгнуть, зацепиться за балку, поддерживающую навес над лавкой, закинуть себя на узкий карниз вдоль первого этажа… Нужное Джону окно, к счастью, не выпирало в виде эркера или выступа, как это принято в городах, а было устроено заподлицо со стеной, поэтому Джон добрался до него без особого труда и перекинул руку через подоконник.
В этот самый момент женщина перестала вопить.
Джон ожидал крика младенца или звона оружия. Но он увидел только двух женщин: одну в окровавленной камизе в кровати без движения, видимо, потерявшую сознание от боли, другую — в наряде служанки, склонившуюся над первой. Служанка держала в руках какой-то сверток, который она при этом заматывала спокойными деловитыми движениями.