…И никаких версий. Готовится убийство
Шрифт:
Килине Сергеевне хотелось его поправить: не «живет», а «жил», но она сдержалась.
— А-а? — еще больше удивилась Христофорова. — Тебя? О Журавле?
— Да. Все вокруг да около ходили: где познакомился, сколько должен ему, за что, когда виделись, был ли в Киеве двенадцатого числа, и тому подобное. Я им сказал, что когда-то познакомился с ним в баре, но отношения не поддерживал. Ничего не должен, дел с ним не имел, а двенадцатого был в Одессе… Но вот вопрос: откуда им известно, что мы с Антоном знакомы? — уставился Потоцкий на портниху. — Они мне на такой вопрос не ответили бы. Да я их об этом и не спрашивал.
— Почему
— Да потому, что цепочка ведет к тебе. Кроме тебя, об этом никто не знал. Ты меня с ним познакомила, и ты все нам устроила.
— Ну и что?
— А то, что милиция стала захаживать к тебе на квартиру, как я уже выяснил. И ты к ним бегаешь. Вот меня и интересует, что за новая дружба у тебя! — зло закончил Григорий.
— Дурак, — произнесла женщина, лихорадочно соображая: «Откуда все это известно Потоцкому?» — и вдруг вспомнила, что вечером, после того как с ней беседовал Коваль, звонила Вите и попросила, если придут из милиции, пусть скажет, что в Одессе она не шьет. — Дурак ты, Григорий, — повторила она. — Так поэтому и зайти ко мне побоялся? — грустно улыбнулась, словно смягчая свою грубость. — Журавель умер… И вообще, что за разговор на ветру, давай хоть за угол спрячемся.
— Да, Антон Иванович умер, — вздохнула портниха, когда зашла в подъезд радиокомитета вместе с оторопевшим Потоцким, покорно последовавшим за ней. — Несчастный случай, отравление газом. Но возможно и убийство. Любовничка у него была, Нинка, ты ее не знаешь, машинистка из института. Дурил ей голову, обнадеживал, а потом разочаровался. Вот и отомстила…
«Пан Потоцкий» не сразу собрался с мыслями.
— Значит, умер, — наконец произнес он голосом, из которого исчезли тревожные нотки. Видимо, его устраивал такой поворот событий. — Значит, в связи с этим вызывали, следствие ведут… — Григорий полной грудью вдохнул холодный воздух и неожиданно закашлялся, — Мне ведь ничего не сказали, — продолжал он через несколько секунд, — и я было подумал… В таком случае все ол-райт! И слава богу, — весело заключил он. — Баба с воза — кобыле легче!..
— Да как ты смеешь! — возмутилась женщина. — Как ты смеешь так! Циник! Он в сто раз благородней тебя был.
Она рванулась было от Потоцкого, но тот силой удержал ее.
— Подожди. Хочу все до конца выяснить. Ты-то, Келя, при чем в таком случае? Почему в милиции тобой заинтересовались? Ты, что ли, его отравила или как? Ведь и ты на него ставку делала.
— Меня он вполне устраивал холостяком.
— Чего же тебя тягают?
— Наверное, допрашивают всех, кто знал Антона.
— Но как они меня вычислили? Откуда взяли, что и я его знал? Я ему писем не писал, он мне тоже. В дом не ходил. Меня там никто не видел. Значит, все-таки ты информатор. От тебя все идет, милая! А я, пожалуй, единственный твой истинный друг, и ты это знаешь. Для меня ты, твоя семья вот уже сколько лет — и моя семья. Ведь другой пока не обзавелся… Я забочусь, когда ты просишь, о твоей Вите как о родной дочери, и ты можешь спокойно жить здесь, устраивать свои дела… А ты затеяла тут какую-то нечестную игру и из-за своей бабской болтливости можешь погубить многих людей…
Всю эту тираду Григорий произнес с болью в голосе.
Килина Сергеевна смотрела на его замерзшее лицо со снежинками на ресницах и думала о том, что за много лет знакомства она так и не узнала этого человека.
— Скажи
— Потоцкий, ты совсем ошалел от страха.
— Ошалеешь с вами! Я не только за себя, я за людей переживаю. Так объясни все же, каким образом у них появился мой адрес и телефон? Как в милиции узнали, что я знаком с Журавлем? Сам же он не мог им этого сказать! В морге!
— Не знаю.
— А то, что мы с тобой, Келя, знакомы, они знают?
Портниха ничего не ответила, только пожала плечами.
Она не хотела ссориться с Потоцким, слишком многое у нее было с ним связано и в прошлом, и в настоящем, и она действительно ничего не сказала в милиции, когда ее расспрашивал полковник. Она не могла понять, откуда Коваль узнал о существовании «пана Потоцкого». Но тогда решила, что, кроме фамилии и клички «пан», полковнику ничего не известно и, конечно, он не догадывается о главном. Поэтому-то и спросил о Григории вскользь.
— Ну вот что, милая Келечка, забудь, что я существую, что есть такой «пан Потоцкий». Не интересуйся мной, не звони… И из записной книжки вымарай… А что касается Журавлевой моделечки, то этого не было и быть не могло… Один раз вообще не считается. Ты поняла?.. Сейчас тебя об этом не спрашивали, а завтра могут и поинтересоваться… Хорошо усекла? Иначе это тебе дорого обойдется! — уже с угрозой в голосе произнес Потоцкий и вдруг, не ожидая ответа, словно отлепился от Килины Сергеевны и исчез среди людей, спешивших по Крещатику.
Расстроенная, не успев расспросить Потоцкого о дочери и волнуясь не за себя, а за нее, портниха глубже спрятала в воротник подбородок и пошла назад, к своим недорисованным модным силуэтам…
Теперь ветер показался ей еще злее, и недобрые предчувствия снова охватили ее.
10
Килина Сергеевна была, как известно, женщиной решительной, но в этот субботний день, постучав в дверь Павленко, она не чувствовала себя уверенно. После странного разговора с Григорием на Крещатике она не могла сосредоточиться на силуэтах мод, работа не клеилась, и Христофорова поехала на Русановку. Стремясь утвердиться в своем подозрении, что в тот вечер у Антона была Нина Барвинок, портниха решила расспросить соседей: а вдруг кто-то подтвердит, что видел ее там.
Только что она вышла от Коляды, который после смерти жены стал совершенно нелюдимым, Килина Сергеевна все-таки сумела расположить его к себе, и старик сообщил ей нечто такое, что вывело ее из равновесия, так как ставило под сомнение подозрение, что в гибели Антона Журавля то ли по преступной халатности, то ли по злому умыслу виновата Барвинок, и направило ее мысли совсем в другое русло.
Коляда рассказал, что в тот вечер, в среду, когда случилось несчастье с Журавлем, ходил в аптеку за лекарством.
Килина Сергеевна, иногда посещавшая этот дом на Русановке, ни разу не видела старика на улице днем. Антон Иванович говорил, что Коляда выходит из дому в сумерках. С вывороченными после давнего ранения ступнями, в громадных протезных ботинках, он при помощи палки неуклюже передвигается мелкими шажками. Боясь, что мальчишки, постоянно бегающие по двору на коньках, гоняющие без оглядки шайбу, собьют его с ног, да и вообще не желая напоминать людям о своем увечье, вызывать жалость, он до сумерек старался не выходить на улицу.