…И никаких версий. Готовится убийство

Кашин Владимир Леонидович

Да, все это было. И все это в прошлом, как в прошлом и маленькая остроносенькая девочка-щучка с бантами в косичках, завязывать которые он с трудом научился. Теперь она вполне самостоятельный человек. Два года тому назад оставила филологический факультет и решила стать юристом — как он думал, под влиянием его рассказов. Не жалеет ли теперь об этом решении? Вроде бы нет. Но разве признается, если думает иначе! Очевидно, так и должно быть, а он — старый брюзга и не понимает молодежь?..

В это воскресенье, как очень часто в выходной, Коваль был на работе. Позвонив под вечер домой, полковник узнал у Ружены, что Наташа снова, какой уже день, не показывалась.

В голосе Ружены

ему послышались тревожные нотки. Он спросил, не случилось ли чего-нибудь непредвиденного. «По-моему, у нее все в порядке», — ответила жена, но это странное, неуверенное «по-моему» усилило его беспокойство. Тогда он сказал, что поедет не домой, а к Наташе. Ружена в ответ не только не возразила, а как будто обрадовалась, что также было необычно и еще больше встревожило его.

У Наташи сидели друзья.

Дмитрий Иванович одним взглядом охватил знакомую обстановку комнаты, где словно невидимо еще присутствовала Ружена. Скромные обои, казалось, еще хранили тепло ее дыхания, небольшой стол под окном и круглый журнальный столик посреди комнаты, два кресла, занимавшие много места, и удобный диван «Лира». Все это осталось от Ружены. Наташин был только туалетный столик с зеркалом, так как свой Ружена забрала. На журнальном столике сейчас стояли четыре кофейные чашечки и вазочка с карамелью. Девушку по имени Рита, худую, долговязую и большеглазую, с постоянным, будто застывшим выражением удивления в глазах, с распущенными золотистыми локонами, которые двумя ручьями низвергались на плечи, Коваль знал; коренастого же парня со всклоченными волосами, видно не очень дружившими с гребнем, сидевшего на диване рядом с Ритой, Дмитрий Иванович видел впервые.

У Коваля был свой ключ от квартиры, поэтому он неожиданно появился на пороге. Рита кивнула в ответ на «здравствуйте», а парень, увидев полковника милиции, медленно поднявшись, произнес с улыбкой «…уже» и назвался Афанасием Потушняком. Улыбка у парня была добродушной и приветливой. Коваль тоже, находясь в хорошем расположении духа, потому что снова увидел свою Наташку, принял шутку и ответил в тон «…пока еще» и добавил: «Дмитрий Иванович».

«Три и четыре. Трое людей и четыре чашечки», — вспомнив совет Спивака обратить внимание на то, что в квартире Журавля в трагический вечер на столе стояло три тарелочки и только две кофейные чашечки, Коваль мысленно улыбнулся. Он уже заметил в плохо освещенном углу комнаты, у окна, еще одного юношу. При появлении Коваля тот поднялся с кресла, доставая головой чуть ли не до потолка, и так застыл в почтительной позе.

Полковник его, так же как и Афанасия, видел впервые, но каким-то особым чутьем понял, что именно этот смуглый, как Ковалю вначале показалось — черный, юноша с пышной гривой волос и огромными, широко расставленными глазами будет интересовать его больше всего.

— Не пугай людей своей формой, — засмеялась Наташа, бросаясь навстречу отцу, — давай шинель, повешу. И знакомься, — добавила, кивнув в сторону смуглого юноши: — Хосе. С Кубы. Учится у нас, в университете.

Хосе, услышав свое имя, вежливо наклонил голову и, четко выговаривая каждый слог, произнес по-русски:

— Здравствуйте!

Коваль невольно дольше, чем следовало, задержал взгляд на приятном мужественном лице молодого кубинца, и тревожный голос Ружены зазвучал в ушах.

— Хосе — физик, учится вместе с Афанасием, — протараторила тем временем Наташа, забрав шинель у отца, и, наклонив голову, чтобы скрыть румянец, побежала с шинелью в коридор.

Коваль проводил Наташу взглядом. Смущение дочери, которая долго возилась в коридорчике и не спешила возвратиться в комнату, многое сказало Дмитрию Ивановичу.

Постепенно разговор завязался и

даже приобрел некоторую остроту. Афанасий, терпеливо молчавший, пока Дмитрий Иванович интересовался учебой Риты, вдруг в ответ на вопрос Коваля, что думают молодые физики о перспективах своей науки, почему-то взорвался. Он сказал, что предшественники, открывшие деление ядра, не сумели справиться с джинном из бутылки, и теперь молодое поколение не столько думает о том, как глубже внедриться в неведомое, сколько о том, как загнать джинна назад и спасти себя. Он предъявил целую кучу претензий «отцам», словно давно ждал удобного случая, и улыбка теперь, с которой он это сделал, показалась Ковалю обидно ядовитой.

Почувствовав, что атмосфера накаляется, Наташа постаралась шуткой разрядить ее.

— Стоп, стоп, Афанас, ответь прежде всего на такой вопрос: «Почему ты вздрогнул, когда вошел папа?» — спросила девушка, ставя перед отцом чашечку кофе. — Ведь так? Форма испугала?

Все засмеялись. Афанасий тоже растерянно улыбнулся, не понимая, к чему клонит хозяйка. А Коваль решил, что дочь старается отвлечь его внимание от молча сидевшего в углу Хосе.

— Наверное, наверное, — согласился юноша, — ведь в каждом человеке живет неосознанное чувство вины.

— Даже если ни в чем не виноват?

— Чувство это необъяснимое, может появиться даже у невиновного. Оно врожденное.

— Откуда же это чувство, от первого греха Адама, что ли?

— И Евы, — засмеялась Рита.

— Ты еретик, Афанасий, — воскликнула Наташа. — Откуда может быть чувство вины, если человек твердо знает, что он не виновен!.. Ты мелешь чепуху.

— Вот-вот, — сказал Афанасий. — Вот-вот, — повторил он, — если «твердо знает», а если не «твердо»? Вижу, ты хоть и третьекурсница юрфака, но уже мыслишь, так сказать, в строго очерченных рамках закона, не забывая о презумпции невиновности и не допуская никаких вариаций…

— Ты говоришь глупости, Афанасий. Это — софистика. Лучше ответь, налить еще кофе?

Юноша отмахнулся от Наташи и, слегка повернув голову в сторону Коваля, произнес:

— А что об этом скажет Дмитрий Иванович? Если разрешено спросить.

Коваль не спеша сделал глоток из чашечки и поставил ее на стол.

— Знаете, Афанасий, я с вами согласен.

Наташа удивленно взглянула на отца. Парень, не ожидая такого ответа, несколько растерялся.

— Да, да, — подтвердил Коваль. — Встречаются люди с ущемленной психикой. Они чувствуют себя виноватыми не в чем-то конкретном, а, так сказать, вообще. — Дмитрию Ивановичу вспомнился художник Сосновский, взявший на себя чужое преступление. — Такие люди, — продолжал он, — постоянно смущены, зажаты и в определенных ситуациях готовы без сопротивления признаться в том, чего в действительности не сделали. Говорят то, что им подсказывают. Возможно, это тянется еще с дореволюционных времен как психологический атавизм. В течение ряда веков в старой России царствовало беззаконие. Только в ней могла появиться такая страшная пословица: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Перед богом и царем все были рабами, все виновными. И это чувство передавалось из поколения в поколение…

— Оттуда, вы считаете, и нынешний страх перед беззаконием закона? — с иронией спросил юноша.

— Ну, в общем-то, страх в социальном масштабе мы преодолели еще в семнадцатом году. Позже, правда, были серьезные ошибки — например, трагедия так называемого культа личности. И вот у некоторых людей, особенно у молодых, как вы, еще ничего не испытавших, появляется недоверие к закону, к его исполнителям… Такое представление хотя и тянется, так сказать, издалека, но со временем пройдет. Процесс, конечно, длительный и во многом зависит от воспитания.