И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
— А что это за наследство, о котором упоминается в документах? — спросил Бертгольд, вернувшись на своё место и снова взявшись за бумаги.
— Как вам известно, все недвижимое имущество отец продал, выезжая в Россию. Вырученную сумму он положил частично в немецкий банк, а основное — в Швейцарский Национальный.
— Сколько всего?
— Чуть побольше двух миллионов марок.
— О! — вырвалось из груди Коккенмюллера.
— Твой отец обеспечил тебе счастливую жизнь, Генрих! — торжественно произнёс Бертгольд.
— Но она принадлежит не мне, а фатерланду.
— О! В этом я уверен! Но об этом мы поговорим завтра, когда
— Не беспокойтесь, герр оберст, у барона фон Гольдринга не будет причин жаловаться.
— Барон фон Гольдринг! Какой музыкой, музыкой детства звучат для меня эти слова! А когда я сброшу эту одежду, я почувствую себя заново родившимся!
— Вот и поспеши сделать это. Коккенмюллер поможет тебе и обо всём позаботится.
Попрощавшись, Генрих в сопровождении Коккенмюллера направился было к выходу, но остановился на полпути.
— Простите, герр оберст, ещё один вопрос: а статуэтка канцлера Бисмарка, которую я в тот вечер опрокинул, ещё цела?
— Цела, цела, и я надеюсь, что ты увидишь её собственными глазами.
Когда Генрих вышел, Бертгольд подошёл к окну, раскрыл его настежь и долго всматривался в далёкий горизонт.
Осенние тяжёлые тучи, надвигавшиеся с востока, плыли так низко над землёй, что, казалось, вот-вот коснутся вершин деревьев, крыши школы, где расположилась канцелярия отдела 1-Ц, покосившейся колоколенки деревянной церкви, высившейся напротив школьного двора. Надоевшая, опротивевшая картина! Но скоро все может измениться…
Нет, этот день, в самом деле, начался счастливо! Такой многозначительный разговор с Гиммлером, а потом эта встреча с сыном барона фон Гольдринга. Обязательно надо сделать так, чтобы Генрих увиделся с Эльзой и Лорхен. Кто знает, чем всё это может кончиться!
Оберст Бертгольд сегодня вторично изменил себе и погрузился в мечты. Верно, эти мечты простираются очень далеко, ибо он одёргивает на себе мундир, вытягивается и, придав своему лицу выражение благодушной снисходительности, подходит к четырехугольному зеркалу, вправленному в спинку дивана. Из зеркала на него смотрит надутая широкая физиономия с маленькими серыми глазками под кустиками рыжеватых бровей и с узким в переносье, но мясистым на конце носом. Оберст причёсывает щёточкой рыжеватые усы «a la Adolf» и подходит ближе к дивану. Теперь головы не видно, зато можно увидеть всю фигуру. Что же, оберст доволен: стального цвета мундир с черным воротником хорошо облегает крепкие плечи и широкую грудь, на светлых бриджах ни одной морщинки. Ни единого пятнышка. Высокие, хорошо начищенные сапоги блестят. Именно такой вид и должен быть у безупречного офицера, даже в походе. Да, оберст Бертгольд доволен собой, доволен началом дня.
— Всё к лучшему! Всё к лучшему! — говорит он, потирая руки и направляясь к письменному столу, чтобы ещё раз просмотреть документы Генриха.
Вильгельм Бертгольд слишком долго служил в немецкой разведке, чтобы у него осталась хоть капелька доверия к людям. Каждого человека он рассматривал как потенциального преступника, которому рано или поздно придётся отвечать на вопросы гестаповского следователя. В каждом человеческом поступке он искал корыстолюбие, как основной движущий рычаг.
Широко раскрыв свои объятья Генриху фон Гольдрингу, Бертгольд действовал по вдохновению, без заранее обдуманного плана, ибо у него не было времени его составить. Но погодя, оценивая своё поведение, он похвалил себя, остался доволен и был очень рад, что так мастерски разыграл роль благородного и расчувствовавшегося друга старого Зигфрида. Именно эта роль давала ему самые большие преимущества.
Если проверка подтвердит, что перебежчик действительно тот, за кого он себя выдаёт, и что им руководили действительно патриотические чувства, о, тогда он, Бертгольд, покажет себя в лучшем свете! И перед этим юношей, и перед командованием. Разговоры о его благородном поступке, безусловно, создадут вокруг его имени своеобразную славу человека не только разумного, но и сердечного. Что же касается Генриха фон Гольдринга, то он вечно будет ему благодарен. Если же выяснится, что за личиной фон Гольдринга скрывается враг, которого он, Вильгельм Бертгольд, пригрел для того, чтобы усыпить бдительность и быстрее раскрыть, — тогда опять-таки за Бертгольдом укрепится слава опытного разведчика. В обоих случаях он выиграет!
Документы, которые были у перебежчика, его фамильное сходство с Гольдрингом, а главное те подробности, которые сохранились в его памяти с детства, — всё это свидетельствовало, что Вильгельму Бертгольду действительно первому пришлось приветствовать сына своего старого друга. Но проверка не помешает. В таких делах нельзя полагаться ни на собственную интуицию, ни на подлинность рассказов и документов. Лучше трижды проверить, нежели один раз ошибиться.
К тому же ещё не известно, что заставило Генриха фон Гольдринга, который мог бы ассимилироваться в Советском Союзе, перейти к немцам. Правда, юноше двадцать один год. Им, возможно, руководило желание отомстить за отца, а если он был воспитан в духе патриотизма, то и желание вернуться на родину. Но, вероятно, главное всё же не в этом. А в тех двух миллионах марок, которые лежат в Швейцарском Национальном банке. Если Генрих фон Гольдринг и дальше оставался бы в Советском Союзе и жил под вымышленным именем, этого наследства он не смог бы получить. «А может быть, он и перешёл к нам именно для того, чтобы, получив наследство, вернуться в Россию? Может быть, он заслан к нам специально?»
Сомнения не давали спать Бертгольду всю ночь. Он рано поднялся с кровати. Да, надо как можно скорее все выяснить. Ведь у него такой чудесный план. Молодой, красивый барон, и… два миллиона марок. Ну чем не муж для его Лоры? Лучше не найти. Чтобы ускорить дело, Бертгольд решил сам взяться за него.
Вызвав начальника отдела агентурной разведки гауптмана Кубиса, он приказал ему собрать все сведения о воспитаннике Одесского пехотного училища Антоне Степановиче Комарове.
— О результатах доложить лично мне, — сурово приказал оберст. — И не тяните, действуйте как можно быстрее.
Пока Кубис связывался со своей агентурой, Бертгольд проводил проверку по другой линии. Он затребовал из архива разведки в Берлине дело Зигфрида фон Гольдринга. Если Генрих действительно помогал отцу, это будет легко установить. Пока же Генрих фон Гольдринг вёл себя очень скромно. Он никогда по собственной инициативе не заходил к Бертгольду, ни к чему не проявлял повышенного интереса, кроме газет, которые читал целыми днями, иногда просматривал старые архивы. Это было понятно: юноша жадно хотел знать, чем и как живёт его родина, от которой он был оторван долгие годы.