И опять мы в небе
Шрифт:
– Передай: пусть приготовит поесть и обогреться, – сказал он ожидавшему ответа Чернову. – Долго задерживаться не будем.
– Есть.
Чернов чуть помедлил.
– Николай Семенович, – вдруг сказал он, – а помните северное сияние на подлете к Свердловску, в декабре, когда мы летали туда? Вдруг среди ночи будто заря занялась, и мерцает то сильнее, то тише… Я сначала ничего не понял.
– Еще бы! – сразу откликнулся Гудованцев. Он посмотрел в окно на появляющийся вдали и исчезающий в облаках горизонт. – Вот так, слева по курсу сияние горит, а справа, помнишь, темнота, и в ней огни новостроек
– Как думаете, застанем в Мурманске? – с надеждой спросил Чернов. – Там же оно во все небо!
– Обязательно, – понимающе кивнул Николай. – Если не в Мурманске, то уж дальше-то увидим, мы же в Арктику летим. Там оно куда более мощное!..
Вася Чернов снова подсел к передатчику. Необыкновенная, фантастическая картина северного сияния захватила воображение. Представились сказочные, неправдоподобные, почти живые нити красок, в трепетном непрекращающемся движении уходящие в бездонную высоту… Очень хотелось увидеть наяву.
…С мальчишеских лет не давало ему покоя желание увидеть, что скрывается там, в далекой неизвестной дали, где он еще не бывал. Родной город Барнаул на Алтае. Летом во время каникул, взвалив на спину рюкзак, отправлялся вместе с друзьями-одноклассниками в глубь этого дикого, полного тайн края. Они шагали по охотничьим тропам и без троп, стараясь идти по отметинам копыт диких косуль – где прошел зверь, там и человеку легче.
Рядом в прорези гор пенно металась Чара, кричала им:
– Поборемся!
– Поборемся! – отвечали они.
И, раздобыв у местных жителей лодчонки, крепили к их бортам бревна – для устойчивости – и неслись вниз по норовистым перекатам, с головы до ног окаченные ледяными брызгами. Гнулись в их руках шесты, отводя удары о камни.
Гудованцев подошел к Ритсланду и, увидев, с какой озабоченностью тот рассматривает навигационные карты, спросил:
– Что у тебя?
Алексей поднял голову:
– Старые карты, командир, неточные. Большие расхождения с рельефом местности. И они все равно что плоскостные. Смотри. – Ритсланд кивнул в окно. Вдали, в дымке медленно плыли покрытые лесом холмистые гряды. – А на карте одна зеленая низменность.
– Других карт нет, – с сожалением сказал подошедший к ним Мячков. – Мы с Николаем в институте геодезии все переворошили.
– Пока видимость есть, не страшно, – подумав, сказал Гудованцев. – Стемнеет, пойдем выше. Но до Хибин гор здесь не должно быть.
…Забравшись под бьющий заледенелыми краями брезент, Ширшов и Федоров прикручивали к лыжным палкам магниевые ракеты, готовили факелы. Если опять начнет ломать лед, надо же хоть что-то видеть – куда, на какой мало-мальски надежный обломок перебираться.
Угомонится ли хоть немного этот сумасшедший ветер?! С двадцатиградусным морозом он нестерпим, словно теркой сдирает на лице кожу.
Неожиданно ветер выхватил из-под брезента бидон с продовольствием и погнал к полынье. Эрнст метнулся к нему, успел схватить, но, не удержавшись, сам покатился. Только у края льдины сумел ухватиться за спасительную ледышку. Подлетевший Папанин так рванул за малицу [13] , что крепкая оленья шкура затрещала.
– Близко
13
Малица – одежда из оленьих шкур.
Быстро нашел в темноте нужный тюк – полярная ночь научила работать на ощупь. Достал связку черных флажков и тут же стал расставлять по краям льдины, отгораживая пропасть.
– Теперь у нас один девиз: смотри да смотри!
…Иван Паньков шел по килю к корме. По бокам, у самой килевой дорожки, в метровые иллюминаторы лился снизу свет, и в них было видно, как под кораблем мерно покачивалась и уходила назад земля – все те же леса, снега… На киле было светло, и глаз привычно охватывал все сразу: отходящие от стальной балки киля шпангоуты, соединяющие их стрингеры – они шевелились на шарнирах, дышали вместе с оболочкой, – подвешенные на шпангоутах красные баки с горючим и маслом, голубые – с балластом, тянувшиеся через весь киль к рулям штуртросы, тросы газовых и воздушных клапанов, идущие к манометрам газовые трубки, трубки бензопроводов – все это кажущееся хаотичным, а на самом деле строго упорядоченное переплетение.
Придирчивым взглядом он осмотрел все до каждой мелочи, проверил натяжение штуртросов, наличие горючего в баках. Все было в норме.
Паньков уже четвертый год летает на этом корабле – с ноября 1934 года, когда В-6 был выпущен дирижабельной верфью. С тех пор корабль был много раз испытан в сложных и дальних полетах. Самое трудное испытание было пять месяцев назад, когда в штормовой ветер, туман, ливневый дождь корабль прошел без посадки и пополнения горючим пять тысяч километров, пробыв в воздухе сто тридцать часов.
Они установили тогда мировой рекорд длительности полета, побив рекорды дирижаблей всех типов – норвежского «Норге» (конструкции Нобиле), английского R-34, немецкого LZ-127. И, возвратившись в порт, рады были увидеть, что корабль в полной исправности и они могут тут же отправиться на нем в новый полет.
Не сразу научились они строить такие мощные, сложные по конструкции корабли, как В-6. Не сразу научились водить их.
Специалистов вначале остро не хватало. Поэтому в Советский Союз были приглашены итальянские дирижаблестроители во главе с прославленным конструктором дирижаблей и командиром-пилотом Умберто Нобиле.
Возглавив конструкторское бюро, Нобиле взялся за дело с горячностью итальянца и деловитостью ученого. Он никогда никому ничего не перепоручал, сам ходил между столами и кульманами, проверял, помогал найти лучшее решение. Порою был упрям, отстаивал свое, непримиримо спорил, как-то особенно чеканно выговаривая трудные для него русские слова. Советские конструкторы, набираясь опыта, с каждым днем все больше предлагали своего и тоже отстаивали. Особенно убежденно отстаивал свои конструктивные предложения ведущий инженер по сборке дирижабля В-6 комсомолец Михаил Кулик. Уловив что-либо ценное, Нобиле отбрасывал горячность и заинтересованно вникал в предложенное.