И плачут ангелы
Шрифт:
— Они здорово умеют воевать, — признал Зуга. — И все-таки неожиданность нападения даст нам преимущество.
— Тем не менее ты ведь не станешь спорить, что это международный бандитизм? — Ральф вынул сигарету изо рта и стряхнул пепел. — У нас нет никакого морального оправдания.
Шрам на щеке Зуги — безошибочный барометр настроения — стал белым как мел.
— О чем ты? — спросил Баллантайн-старший, хотя оба отлично понимали, о чем идет речь.
— Это грабеж, — настаивал Ральф. — Причем не просто разбой на большой дороге, а неслыханно дерзкое ограбление: мы собираемся украсть целую страну.
—
— Это разные вещи, — улыбнулся Ральф. — Матабеле — дикари-язычники, тогда как сейчас мы планируем свергнуть правительство братьев-христиан!
— С точки зрения блага империи… — Шрам из белого превратился в багровый.
— Благо империи? — Ральф по-прежнему улыбался. — Папа, зачем нам юлить наедине друг с другом? Посмотри мне в глаза и скажи, что нападение на буров не принесет нам никакой прибыли — не считая удовлетворения от выполненного долга по отношению к империи.
— Я солдат… — не поднимая взгляда, ответил Зуга.
— Конечно, а также владелец фермы, где разразилась эпидемия чумы! — оборвал его Ральф. — Пять тысяч голов ты сумел продать, но ведь мы оба знаем, что остальные погибли. Сколько ты задолжал, папа?
Зуга помедлил мгновение и неохотно ответил:
— Тридцать тысяч фунтов.
— У тебя есть возможность выплатить этот долг?
— Нет.
— А если мы возьмем Трансвааль?
Шрам на щеке побледнел, перестал выделяться, и Зуга вздохнул.
— Ладно, — сказал Ральф, — я всего лишь хотел убедиться, что не только мной движут корыстные мотивы.
— Ты присоединишься к нам? — спросил Зуга.
— Не волнуйся, папа. У нас все получится, обещаю! — Ральф оттолкнулся от колонны и велел конюхам привести его лошадь.
Сидя в седле, он посмотрел на отца и впервые заметил, что годы и усталость заставили поблекнуть зеленые глаза.
— Если некоторые из нас получат награду за свои достижения, это еще не значит, что мы затеяли бесчестное дело. Мы служим империи, а верным слугам полагается достойное вознаграждение, — сказал Зуга.
Ральф похлопал отца по плечу и поехал вниз по заросшему акациями склону.
Железная дорога, словно осторожная гадюка, нащупывала путь вверх по крутым склонам, часто следуя по древним слоновьим тропам: гиганты нашли самые пологие уклоны и легкие проходы. Далеко внизу, в долине Лимпопо, остались раздутые баобабы и желтокорые акации. Здесь, наверху, леса были красивее, воздух чище, ручьи прозрачнее и холоднее.
Вслед за железной дорогой лагерь Ральфа переместился в одну из укромных долин, расположившись вдали от грохота кувалд, которыми забивали стальные костыли в тиковые шпалы. Выбранное для лагеря место сохраняло очарование дикого уголка природы: вечером стадо лошадиных антилоп приходило кормиться на ближнюю поляну, а на рассвете всех будило тявканье бабуинов. В то же время если обойти склон поросшего лесом холма, то за десять минут можно добраться до телеграфной станции на железной дороге, куда приходят грузовые составы с рельсами и шпалами, доставляя заодно свежий экземпляр газеты «Даймонд филдс эдвертайзер», а также прочие незамысловатые блага цивилизации, необходимые для жизни в диком краю.
Лагерь охраняли двадцать преданных матабеле и коротышка-зулус Исази, скромно заметивший, что он один стоит двадцати
— Папа, можно мыс тобой поедем? — умолял Джонатан. — Я буду тебе помогать, я смогу, правда!
Ральф посадил сына на колено.
— Одному из нас нужно остаться и присмотреть за мамой, — объяснил он. — Ты единственный, кому я могу это доверить.
— А давай возьмем маму с нами! — настаивал Джонатан.
Ральф представил себе жену и сына в самой гуще революции: баррикады на улицах, отряды буров убивают людей и жгут дома…
— Хорошая мысль, Джон-Джон, — согласился Ральф, — только как же малышка? Вдруг аист прилетит сюда, пока нас тут нет, и никто не сможет расписаться за доставку твоей сестренки!
Джонатан помрачнел. Он начинал испытывать здоровую неприязнь к еще не появившейся на свет, но уже вездесущей девчонке. Она постоянно разрушала все приятные перспективы и восхитительные планы. Родители умудрялись упоминать «любимую сестренку» в каждом разговоре, а мама, вместо того чтобы, как раньше, посвящать все время Джонатану, вязала, шила или просто сидела, задумчиво улыбаясь. Она больше не ездила с сыном верхом, не участвовала в шумной возне, которую он так обожал. Джонатан даже посоветовался с Исази, нельзя ли сообщить аисту, чтобы он не утруждал себя, потому что они передумали заводить сестренку. К сожалению, Исази ничего обнадеживающего не сказал, хотя и пообещал поговорить с местным колдуном.
И вот опять эта девчонка! Никуда от нее не денешься!
Джонатан неохотно сдался.
— А когда сестренка будет здесь, чтобы присмотреть за мамой, ты возьмешь меня с собой?
— Знаешь, старина, у меня есть идея получше. Ты хотел бы поплыть на большой лодке через океан?
Вот это другое дело! Джонатан засиял.
— И мне можно будет ею управлять? — спросил он.
— Я думаю, капитан позволит тебе ему помогать, — с улыбкой согласился Ральф. — Мы приедем в Лондон, будем жить в большом отеле и купим много подарков для твоей мамы.
Кэти уронила вязанье и уставилась на мужа.
— А я? — потребовал Джонатан. — Мне мы купим подарки?
— Конечно, — кивнул Ральф, — и твоей сестренке тоже. Потом мы приплывем обратно, поедем в Йоханнесбург и купим большой дом со сверкающими люстрами и мраморными полами.
— И с конюшней для моего пони! — захлопал в ладоши Джонатан.
— И с будкой для Чаки! — Ральф взъерошил кудри сына. — И ты будешь ходить в школу вместе с другими маленькими мальчиками.
Улыбка Джонатана слегка померкла: пожалуй, это уже слишком.
Ральф снял малыша с колена и слегка шлепнул.
— А теперь поцелуй маму на ночь и попроси ее уложить тебя в кроватку.
Из палатки Джонатана Кэти поспешила к костру, где на раскладном стуле, вытянув ноги к огню, сидел Ральф со стаканом виски в руке. Она двигалась с милой неуклюжестью беременной женщины и, подойдя к мужу сзади, обхватила его за шею.
— Ты правду говорил или просто дразнил меня? — прошептала Кэти.
— Ты долго мирилась с походной жизнью, и теперь я хочу купить тебе дом, о котором ты и мечтать не смела.