И пришел Город
Шрифт:
– Меня тошнит от этого! «Избран»… Тупое оправдание для террористов, диктаторов и религиозных фанатиков – извечное прикрытие примитивного эгоизма. Я знаю, что ты собираешься сейчас сказать: «Кэтц, ты просто не понимаешь». Все я понимаю – и отвергаю. Я отказываюсь быть его рабой. Я готова взаимодействовать с интеллектами городов. Когда чувствую, что это на пользу. С некоторыми из них у меня живой взаимный контакт: тот же Нью-Йорк или Чикаго. Я связана с ними. Они такие же живые, как этот твой Город. Может, не такие активные –
– Кэтц…
– Если ты считаешь, что он не…
– Кэтц!
– Что?
– Я же сказал: я знаю, что он использует меня. Это нечто внутреннее, встроенное. Я должен. Всё?
Она глядела на него, не отступая.
– Нет. Не всё. Нет, на 'уй, не всё! Ты на пути к тому, чтобы стать частью заставки.
– Чего?
– Вот в чем наше основное отличие, парень. В каком-то смысле ты сам по себе, нонконформист или как там тебя. Но ты не хочешь им быть. Ты хочешь быть причастным, быть членом Сообщества, старым добрым трутнем в улье…
– Какая чушь!
– Да-да, в глубине души ты жаждешь именно этого. Уж поверь. Поэтому ты так легко контактируешь с Городом. Чтобы слиться. Я, наоборот, с ним не сливаюсь – и вообще избегаю сливаться с людской массой. Я боюсь в ней затеряться. В принципе, ничего особенного я собой не представляю – а кто вообще представляет? – но какой бы мелкой ни была моя личность, я не поступлюсь ею ради Города. Поэтому мне так невыносимо видеть, что происходит с тобой. Может, из ревности. Но я не могу стоять и смотреть. Поэтому, я думаю, он и хочет уничтожить меня. Потому что я всегда буду отмежевывать тебя от него… И неважно, на какие группировки или культы все дробится – будь то хоть неопуритане, хоть неопанки, – в конечном счете это всего лишь мода. Сраная «прикольность», не более. Даже ангст-рок. На самом деле я не ангст-рокерша – это лишь удобный для чужого понимания ярлык, который на меня лепят. А я не собираюсь сливаться с этой кучкой. Это просто упаковка.
– Но быть частью Города – это нечто иное. Да, безусловно, взаимосвязь; но добровольная, естественная…
– Нет, просто он тебе это внушает!
Между ними нависла нелегкая тишина. Кэтц пристально на него смотрела.
– Ты попусту теряешь время, – произнес Коул.
– Да, я вижу. Для тебя слишком поздно, всё… Знаешь, я уезжаю. В Чикаго один чувак говорит, что спродюсирует наш альбом, если я привезу достойный сингл. Так что мы засядем в студию…
– И будете шлепать альбом? Кто же из нас часть «великой машины конформизма»? Ты же будешь продавать себя…
– Нет. Просто получу возможность доходить до большей аудитории. С проповедью нонконформизма…
– Твой имидж упакуют в целлофан, наделают тысячи постеров… Расфасуют как надо; «стиль Кэтц Вэйлен»!
– Сарказм оставь при себе, он мне побоку. – Ее трясло. – Вот блин, а… – произнесла она негромко.
Кэтц пошла в ванную и пустила в раковину шумную струю воды – чтобы он не слышал, как она плачет.
Ранние сумерки; день на исходе. Тень уже вкрадчиво касается
Сидя в одиночестве в аэропорту Сан-Хосе, Коул наблюдал, как вылетающий на Чикаго самолет Кэтц, секунду помедлив для нагнетания воздуха в турбинах, разгоняется и плавно взмывает в небо. (Впрочем, «в одиночестве» относительном; люди вокруг казались не то чтобы незнакомыми. Они были не из Сан-Франциско. Не из города Коула. Чужаки.)
Во внутреннем кармане куртки он нашарил бумажку, где Кэтц черкнула свой телефонный номер в Чикаго… Группа уехала с ней. При этом выжига-басист начал было спорить, что, дескать, внес за свою конуру на целый месяц вперед, но уговорам Кэтц почти без боя сдался и передал Коулу ключ.
Может быть, она все-таки ошибалась, и счет ему полностью не обрежут. Может, и клуб у него все еще есть.
– Ага, жди, – усмехнулся он вслух.
Лайнер поглотила низкая гряда облаков, нависающих над аэропортом подобием зловещего джинна. Кэтц не стало.
Она далеко, а он – здесь, в Сан-Хосе, вдали от Города. Коул огляделся. Вокруг – незнакомцы, орды чужаков. Он один, совершенно один.
С трудом подавляя панику, он повернулся и заспешил к эскалатору со спасительной надписью: «ВЫХОД НА УЛИЦУ. К СТАНЦИИ "БАРТ"».
Экранчик банкомата МТФ Коул изучал даже с некоторым злорадством. «СЧЕТ АННУЛИРОВАН», – гласила надпись на дисплее. То есть даже не «ЗАБЛОКИРОВАН ВВИДУ НЕУПЛАТЫ». И уж тем более не «НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ВЫПЛАТА НЕОСУЩЕСТВИМА». Применительно к нему, Стюарту Коулу, избрана редко практикуемая анафема: «СЧЕТ АННУЛИРОВАН». Такая, причем лишь в отдельных случаях, применима к террористам, вина которых доказана.
«Она была права», – подумал Коул, отодвигая дверь-гармошку и выходя на улицу. Он стоял на углу Маркета и Саттера, возле неосвещенного купола «Театра Терапевтической Эротики», афиша при входе возвещала: «ВО ВРЕМЯ СЕАНСОВ ПРАКТИКУЕТСЯ НАГЛЯДНОЕ ОБУЧЕНИЕ / ВСЕ МЕСТА СПЕЦИАЛЬНО ОБОРУДОВАНЫ / ОБУЧЕННЫЕ ТЕРАПЕВТЫ». «Обученные, как скот на бойне», – пробормотал Коул, отворачиваясь.
«СЧЕТ АННУЛИРОВАН»… Суть происходящего начинала запоздало доходить.
Он медленно двинулся вдоль улицы. Каждый шаг отзывался в груди тупой болью – саднящей раной отверженности.
– Легче просто проказой заразить, – невесело прикинул он вслух.
Миновал по дороге бомжа, храпящего в темной подворотне. «Даже у них есть счета, – размышлял он. – По крайней мере, номера социалки для неимущих и пособия по нетрудоспособности. У всех, кроме меня. Я теперь опущен ниже их».
Он подошел к телефонной будке и стал ждать, пристально на нее глядя. Что интересно, ждать долго не пришлось: телефон призывно зазвонил.
– Город?! – схватил Коул трубку с безумным облегчением.
– Бенни? – послышался на том конце голос с мексиканским акцентом. – Товар у тебя?
Ругаясь с такой злостью, что с трудом вспоминал смысл слов, Коул швырнул трубку и понуро зашагал прочь. «Город…» – протянул он, чуть не плача. Оглянулся вокруг со страхом, обволакивающим отверженность.