И пришел с грозой военной…
Шрифт:
Странно, Николай думал, что он уйдет, – ан нет, вот он, да еще и в числе лучших стрелков.
– Заметили, что на мне форма тоже зеленая? А теперь подумайте: если мы в одной цепи в атаку пойдем, в кого японец начнет первым садить? Так что, братцы, надо переодеваться. Вот вернетесь на корабли или в обслугу к орудиям встанете – там пожалте, опять в свою форму, а пока в десанте – не дело это. И от ботинок придется избавиться: сапоги на землице сподручнее будут. Запомните, вам не просто нужно в живых остаться, а еще и японца достать.
– Дак а где мы новую форму
– Форму вам наш прапорщик обеспечит. А то, что моряки… Не переживай, братва, прапорщик наш к морякам со всем уважением, так что будете так же отличаться, как и прежде. Опять же пехота в белом щеголяет. Ну а как в увольнение или на случку – так ваша форма при вас останется.
– Выходит, мы первыми будем и тут?
– Размечтался. На мне какая форма? А пограничников видел? Но не переживай, отличия все одно будут. С этим покончили? Вот и ладушки. У нас еще два часа на стрельбы до обеда есть. После обеда других вопросов хватит.
Фролов ничуть не преувеличивал, когда говорил о том, что будет изматывать людей до последней возможности. К вечеру эта треть появилась в казарменных вагонах измотанная вконец. Для обеспечения бронепоездов был создан специальный состав, в котором находились также и спальные вагоны, в коих размещались люди. На умаявшихся моряков, как говорится, без слез смотреть было невозможно. Измотанные, изможденные, едва волочащие ноги, но довольные собой. В течение дня многие не раз и не два наблюдали за тем, как грузились на бронеплатформы моряки десантной роты и потом словно горох ссыпались на землю, рассредоточиваясь и залегая, чтобы затем перебежками, прикрывая друг друга, устремиться в атаку.
– Занят, Николай? – К Фролову подсел старый унтер, тот самый, что первым бросился объяснять распоясавшейся пехтуре, кто есть кто в этой жизни.
– Не видишь разве, сидим байки травим. – Николай кивнул на своего собеседника, которым, разумеется, был Васюков. – А ты хотел чего, Никодимыч? Если пришел обиду выказывать за то, что на стрельбище было, так я каяться не собираюсь, и за плюху, тебе отпущенную, тоже. По мне, так и мало. Они-то, по сути, сосунки молодые, ты же калач тертый, мужик бывалый, а ведешь себя как дите неразумное. Не совестно будет, если мальцов терять станешь одного за другим, из-за дурной своей упертости?
– Совестно. Но и ты пойми. Мы ить и впрямь не ровня сухопутчикам. Срок службы больше, мир посмотрели, служба гораздо опаснее, опять же дружба крепче, учиться нужно не в пример больше, чем стрелкам. Вот и выходит, что по всему мы впереди, и в плохом и в хорошем. А тут такое…
– Опять дурак. Я ить не лезу учить вас, где у корабля нос, а где корма да с какого боку подходить к орудию. Потому как здесь вы мне сможете науку преподать, а я только и знаю, что снаряд надо в казенник загонять. – При этих словах Васюков бросил косой взгляд на друга. Как же, казенник. Скромничает что-то Николай. – Но тут вот какое дело, не я к вам на флот пришел, а вы ко мне на сушу, а здесь законы другие. Тут если попал под обстрел, одним маневром не выскочишь, и будут в тебя садить,
– Не об том спросить хотел.
– А о чем же?
– Ты почто не сказал, что еще в первый день войны с прапорщиком нашим японский миноносец на дно спровадил?
Вот что угодно ожидал услышать Фролов, но только не это. Звонарев крепко-накрепко приказал об этом ни слова, так как их вполне могли в угоду международному праву и еще черт его знает чему отдать под суд за пиратство. Вот и предпочли все участники тех событий позабыть о происшествии. А поди ж ты, оказывается, слухами земля полнится.
– Ты это о чем, Никодимыч? – внутренне напрягшись, но внешне сохраняя безмятежность, спросил Фролов.
– Ты дуру-то не гони. Было?
– Не было ничего. Треп это чей-то, – равнодушно пожав плечами, возразил Николай.
– Треп – это когда себя нахваливаешь. А коли про другого баешь, то тут уж иное.
– Говорю же тебе, брехня. Ты на мне Егория видишь? – нарочито выпятив грудь, спросил Николай, намекая на Георгиевский крест. – Вот то-то и оно.
Старый унтер внимательно посмотрел на собеседника, стараясь уловить что-то понятное только ему. Наконец, после непродолжительной игры в гляделки, кивнул своим мыслям и степенно поднялся.
– За науку пока спасибо. За остальное – видно будет.
– Ты это к чему?
– А к тому, как учить будете. Вот если большую часть сберечь сумеем благодаря твоей науке, то лично в ноги поклонюсь, хоть и через экватор не раз хаживал, и в заморщине не один год пробыл, и калибр японский на себе спытать довелось. Несмотря ни на что, поклонюсь в самые ноги.
– Стало быть, завтра тоже придешь на учения?
– Не один. Вся рота придет. И еще. Прапорщик наш – он, конечно, немного блаженный, но ни намека поперек от братвы он больше не увидит. Тут я тебе слово даю, а оно крепкое.
– Во как! Стало быть, как только слушок непонятный прошелся, то сразу ему полное доверие вышло? Странные вы, «полундра».
– Ты «полундру» не замай. С «полундрой» многие на смерть хаживали и голову сложили, так что, хотя вам и уважение вышло, не гни сильно, не то обломится. А что до прапорщика… Уважение ему вышло оттого, что ить в его словах и приказах и впрямь только польза матросу, которую мы за гонором нашим не рассмотрели. Взять хоть форму. Порассказали сегодня ребятки, что ты там после нас на стрельбище учудил. Да и миноносец угробить, когда все только клювами щелкали, – это тоже не семечки.
– Да не было миноносца, – обреченно вздохнув, опять ушел в отказ Николай.
– Ну не было так не было, – легко согласился унтер.
Только звучало это как желание прекратить пустопорожний спор, а не признание правоты собеседника. Вот если бы эта пехтура начала грудь колесом выпячивать да стучать в нее пяткой, то да, сомнения появились бы, а так… Нет, неспроста это.
– Противник слева! Дистанция двести сажен! Приготовиться к десантированию!