И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)
Шрифт:
А потом в город приехал этот граф, или маркиз, или, может, он был банкир, важный такой, ужасно богатый, вы его знаете, дона Мария да Луш, его все знают, я только имя забыла. Он приехал и велел строить ему замок, как за границей, не каменный, а кирпичный, ужасно уродливый, сам огромный, окна махонькие, и много-много труб, как на фабрике. Дон Густаво, как увидел первые трубы, достал откуда-то черный костюм с жилеткой, но без пуговиц, выстирал его, высушил на яблоне и стал в нем ходить на стройку. Придет, встанет и смотрит, как юноши смотрят на возлюбленных, пока те им платочек [1] с признаниями вышивают. Каждый день ходил, строители вначале посмеивались, а потом привыкли, даже беспокоиться начали, если дон Густаво задерживался.
1
Португальская традиция: на льняных или хлопковых квадратиках влюбленные португальские девушки вышивали узоры и всякие милые глупости, поговорки или стишки, а потом дарили расшитый платочек милому юноше, это было как бы приглашение к отношениям. Если юноша соглашался, он начинал носить этот платочек на видном месте, как бы оповещая окружающих о том, что у него уже есть возлюбленная и чтобы больше ему платочков не дарили.
Когда замок был почти достроен, дон Густаво снова выстирал свой костюм, я нашла и пришила ему пуговицы, я уже тогда была очень хозяйственная, у меня всегда с собой были иголка и нитки, мало ли что, я и вам посоветовала бы, дона Мария да Луш, вон, у вас на чулке петля поехала, а была бы у вас иголка с ниткой, вы бы петлю и подхватили, и чулок спасли. А дон Густаво надел костюм с пуговицами и пошел к этому банкиру, или графу, проситься на работу. А граф его не взял. Меня там не было, но говорят, что граф даже не дал дону Густаво повторить. Сказал, я и с первого раза все понял, спасибо, не беспокойтесь. И еще сказал, что ему не нужны трубочисты, трубами будут заниматься специально обученные профессионалы с техникой, так и сказал, профессионалы с техникой, это я потом от дона Густаво узнала, мы все его ждали на пустыре, играли с псом, таскали его за уши и за хвост, а дон Густаво про нас забыл и ушел в бар к Манеле, он был очень расстроен, потому что, ну правда, разве могут какие-то там профессионалы сравниться с ним, потомственным трубочистом?
В общем, на следующий день, когда у дона Густаво перестала болеть голова, он сказал, что не хочет больше жить в нашем городе, потому что одно дело, когда труб вовсе нет, и совсем другое, когда труб полно, но чистят их какие-то профессионалы с техникой. Мы уговаривали его остаться, предлагали все вместе пойти к графу и поговорить, но дон Густаво даже слушать не стал, взял своего пса и костюм черный, а все остальное оставил, сказал, ему не нужно. И ушел. И на замок ни разу не посмотрел.
А банкир… а разве вы не знаете? Про это и в газетах писали. Банкир прожил в замке всего месяц и уехал. Он ни разу не смог развести огонь ни в одном из каминов, из трубы сразу начинала сыпаться всякая пакость, прямо на огонь, старые гнезда, перья, мокрые тряпки, один раз вода полилась и все-все загасила. Профессионалы с техникой пытались что-то сделать, но не сумели, конечно, и их всех уволили. Ну, про замок-то вы, наверняка, знаете. Как, и про замок не знаете? Это странно, дона Мария да Луш, это очень странно, вы же в этом городе родились и живете, как же можно? Замок до сих пор стоит пустой, только трубы все с него попадали.
Пирожок с повидлом
Что нам делать? Что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет вставать?
Плотно закрой глаза, не жмурься и не подглядывай, дыши тихонечко, пальцами ног не шевели и не смейся, не вздумай засмеяться раньше времени, всю игру испортишь. Игра называется пирожок с повидлом, ты лежишь, будто сонная, будто мертвая, а тебя заворачивают в одеяло, тщательно упеленывают, катают по постели, все сюда! скорей смотрите, какой у нас вышел пирожок с повидлом! щиплют – такой мягкий! и щекочут – такой плотный! сейчас, сейчас мы его в печь! Ты не выдерживаешь и начинаешь хохотать и брыкаться, ах, кричат, повидло! повидло лезет! держи его! и запихивают обратно высовывающиеся руки, пятки, нос. Хорошее я повидло? спрашиваешь гордо, выбравшись, наконец, из одеяла. Прекрасное, отвечают тебе, самое лучшее повидло по эту сторону океана.
Так и идет. Что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет убирать свою комнату? Что нам делать, если она не хочет мыться? Если кричит, капризничает, топает ногами, если покидала все игрушки в угол и ушла обижаться в шкаф? В тесто ее, в новое одеяло с коровами, укутать, завязать капроновой лентой, докатить по коридору до ванной, сейчас, сейчас мы ее в печь, будет у нас на ужин пирожок с повидлом! Хохочущее повидло лезет из одеяла, пустите, пустите, я сама, я больше не обижаюсь, я отличное покладистое повидло, лучшее по эту сторону океана.
Конечно, бывает по-всякому, и уходи, глаза бы мои на тебя не глядели, и я не просила меня рожать, варить, поправляют тебя, остужать и раскладывать по банкам, и ты – против воли – смеешься, но тут же сердито замолкаешь и убегаешь, хлопнув дверью, потом, конечно, приходишь мириться и живешь себе дальше, все больше девочкой, все меньше повидлом. В одеяло с коровами тебя уже, пожалуй, не завернешь, да никто и не пытается, и самой тебе тоже не до того, тебе сейчас нравятся другие игры, но однажды ты сидишь, скорчившись, на полу у кровати, не в силах ни встать, ни разогнуться, внутри все как будто свело, ты рыдаешь, пытаясь не то разжалобить, не то выплакать эту судорогу, и вдруг слышишь отчетливо, что же нам делать? как нам утешить нашу девочку, когда она так плачет? и, не думая, тянешь с кровати одеяло, и заворачиваешься в него старательно, тебе еще не смешно, но уже не так больно, ты повидло, у повидла никогда ничего не болит.
И неминуемо приходит момент, когда ты смирно лежишь с закрытыми глазами, не жмуришься, не подглядываешь, не шевелишь пальцами ног, только повторяешь навязчиво, что же нам делать? что нам делать с нашей девочкой, если она не хочет дышать? и тут тебя чем-то накрывают и во что-то старательно оборачивают, и ты понимаешь, что ты опять повидло, лучшее повидло по эту сторону океана, и смеешься, смеешься…
Чужой дедушка
…вообще-то, это не наш дедушка, а когда я говорю не наш, я имею в виду не мой, не маргаридин и не доныанын, потому что мой дедушка живет в австралии, у него кенгуриная ферма со страусами, маргаридин – в месте, которое называется пекло, он там играет с чертями в покер, я столько раз говорил маргариде, что пусть дедушка приедет сюда, я сам мог бы с ним играть, может, не в покер, в покер я еще не умею, но умею в дурака и немного в канасту, маргарида меня научила, давно еще, а раз маргарида умеет, а она девчонка, то ее дедушка умеет в сто раз лучше, но маргарида говорит, что дедушка приехать не может, он очень занят с чертями, мне, конечно, странно, все-таки, мы ему семья, и, уж наверное, лучше, чем какие-то посторонние черти, но маргарида говорит, что с чертями не все так просто, если они с кем играют и не хотят отпускать, все, никуда не денешь, и захочешь, а не уйдешь, не знаю, откуда она это взяла, ее дедушка даже писем ей не пишет, мой тоже не пишет, но шлет открытки с видами австралии, а дедушки доны аны мы не знаем, но подозреваем, что он был пойнтер, потому что у доны аны вздернутый нос, спина в конопушках и гладкие висячие коричневые уши, потому я и говорю, что этот дедушка был не наш, не родня нам, он нам достался от предыдущих жильцов, а им от предпредыдущих, и так почти до самых первых жильцов, которых никто уже не помнит, они уехали примерно сто лет назад, а дедушку забыли, потому что он читал в гостиной газету, и вначале они не хотели его отвлекать, а просто носили вещи в машину, а потом пришла полиция и сказала, чья это машина с вещами и подушками перекрывает подъезд к дому, и почему на водительском месте сидит фикус в горшке, сейчас мы вас отшрафтуем, своих не узнаете, в скобочках, маргарида говорит, что не отшрафтуем, а оштрафуем, от слова штраф, то есть, деньги заплатить, я не уверен, что она права, кто бы из-за просто денег забыл в гостиной целого дедушку, наверняка, полиция сказала, как я сказал, а жильцы испугались и ушли, а дедушку оставили, потом в эту квартиру вселились другие люди, потом еще другие, и еще, а потом уже мы, а дедушка все сидел в гостиной и читал газету, я вначале пытался с ним разговаривать, маргарида делала ему чай с молоком, кашу и бутерброды, а дона ана ставила на него лапы, но дедушка нам не отвечал, чай не пил, и даже дону ану не гладил, а у нее самая приятная для глажения голова из всех, кого я видел, в скобочках, маргарида говорит, что тут я мог бы с доной аной поспорить, но маргарида обязана так говорить, я ей сын, а дона ана просто внучка пойнтера, так что, я маргариде не очень-то верю, и потом я обиделся на дедушку за дону ану и стал реже с ним разговаривать, к тому же, какой интерес разговаривать с тем, кто тебе не отвечает, а сидит, уткнувшись в газету, и дона ана почти перестала ставить на него лапы, но маргарида все равно делала ему чай и бутерброды, каждый вечер, она ужасно упрямая, маргарида, если вобьет себе в голову, что дедушку надо кормить и поить чаем, не переубедишь, а потом она сказала, что вот, скоро ее день рождения, и она хотела бы испечь пирог с синими длинными сливами, а я сказал, что тоже хотел бы, но лучше бы с круглыми красными, а дона ана ничего не сказала, потому что ей все равно, был бы пирог, и дедушка ничего не сказал, а мы с маргаридой спорили, как сумасшедшие, хотя я знал, что сейчас нету вообще никаких слив, потому что зима, и маргарида знала, мы каждый год так спорим, а потом маргарида делает бисквит с изюмом и цукатами, тоже вкусно, хотя и не пирог со сливами, а потом утром мы пришли в гостиную, а там дедушка весь зеленый, но не плохо зеленый, как будто съел несвежую колбасу, а красиво, весенне зеленый, и на нем как будто даже трава выросла и листья, я очень удивился, и дона ана удивилась, а маргарида сказала, подумаешь, будет у нас теперь зеленый дедушка и немного полила его из лейки, и к вечеру дедушка уже цвел такими небольшими беленькими цветочками, мы с доной аной даже испугались, дона ана лаяла ужасно, одна маргарида не боялась, но она вообще ничего не боится, в скобочках, это неправда, маргарида боится мышей, тараканов, и таких красивых волосатых гусениц, потому что она девчонка, а сильней всего боится, когда я лезу на дерево или хочу прыгнуть с вышки в бассейн, хотя это очень глупо, я же ее не заставляю прыгать, а она говорит, что я ничего не понимаю, но со временем пойму, но вот цветущего дедушки она совсем не испугалась и даже смеялась над нами с доной аной, что мы боимся, а наутро цветов на дедушке уже не было, а была завязь, это маргарида сказала, завязь, я не знал, как оно называется, такое маленькое, круглое и на ножке, интересно, сказала маргарида, успеют созреть к моему дню рождения, я спросил, кто, маргарида сказала, сливы, я засмеялся, а дона ана залаяла вначале на меня, потом на дедушку в завязи, а дедушка читал газету, и я сказал, не успеют просто нарочно сказал, за то, что маргарида совсем не испугалась и еще смеялась надо мной, а маргарида сказала, что посмотрим, и я сказал, посмотрим, но сливы созрели прямо к маргаридиному дню рождения, синие длинные, и круглые красные, и еще прозрачные желтые, и другие, маленькие зеленые, маргарида сказала, что их зовут сорт королева клаудия, и сделала пирог и варенье, и еще другой пирог, и огромный кусок дала дедушке, но он и тут не отложил газету, но мы все равно сделали вид, что как будто отложил, и я с ним разговаривал, а дона ана ставила на него лапы и украдкой лизала его кусок пирога, а маргарида подливала ему молока в чай, и мы пели поздравляю тебя и зажгли свечи, а маргарида их задула и загадала желание, и все мы были семья и родня, даже дедушка, хоть он нам и достался от предыдущих жильцов.
Пансион
мебели не было, никакой, предыдущие жильцы забрали все, даже люстру, даже стенной шкаф из ниши, даже линолеум скатали и унесли, даже обои аккуратно срезали со стен, только в самом углу, у входа, остался маленький, неровно оборванный кусочек серо-сизой бумаги с плохо пропечатанным букетиком белых и розоватых цветов, даже оконные рамы были вынуты, и в квадратный пролом виднелись темные крыши, ущербная кособокая луна над ними и россыпь некрупных городских звезд. господи, твоя воля, бормотала консьержка дона санча и дрожала крупной дрожью, кутаясь в шерстяную шаль, накинутую поверх несвежей фланелевой ночной сорочки, господи милостивый, как же это, а хозяйки-то нету, нету хозяйки, хозяйка только в среду вернется, как же я вас поселю-то теперь, и без хозяйки, но мы молчали, не помогали ей, только недовольно гудел максимилиан, натягивая поводок, да бабушка тихонько похрапывала в своей коляске, постелю, вдруг сказала дона санча, переставая бормотать, я принесу вам от себя постелю и еще кой-чего, а завтра мы как-нибудь, максимилиан фыркнул, ему не нужна была постель, ему нужно было срочно войти и все обнюхать, позвольте, я помогу, почтительно сказала дона санча и потянула руки к бабушкиной коляске, но я не позволила и сама вкатила бабушку в комнату, бабушка всхрапнула погромче и подняла голову, о, сказала она несонным голосом, какой прекрасный отсюда вид, тереза, дети, вы обратили внимание, какой отсюда вид, да, сказали мы вразнобой, еще раз, скомандовала бабушка, да, бабушка, повторили мы хором, прекрасный вид, то-то, причмокнув губами, сказала бабушка и довольно покачала головой, максимилиан, лапушка моя, ты обратил внимание, какой здесь вид, с таким видом никаких удобств не надо, но максимилиан не ответил, он копал в нише из-под стенного шкафа и сосредоточенно сопел, постеля, сказал задыхающийся голос доны санчи, она уже вернулась от себя и теперь, пятясь, входила в комнату, с натугой волоча три гигантских ящика красного дерева с резными бронзовыми ручками, из верхнего торчал тюфяк в полосатом напернике, постелю принесла, сказала она, выпрямляясь, и комоду, комода у меня давно стоит хозяйкина, может, вам пригодится, спасибо, дона санча, сказала я, вы идите спать, мы дальше как-нибудь сами, а в среду уже хозяйка вернется, обрадованно зачастила дона санча, вы до среды как-нибудь, а в среду, значит, хозяйка, доброй ночи, дона санча, перебила я, спасибо вам, доброй ночи, барышня, ответила дона санча, уж вы не взыщите, ничего-ничего, сказала я, тесня ее к двери, доброй ночи, чур, я сплю в верхнем ящике, крикнула ана, когда стихли шаркающие шаги доны санчи, нет я, буркнула тина, пихая ану, а ты спишь в чемодане, сама ты спишь в чемодане, дура, сама дура, дети, дети, сказала бабушка не ссорьтесь, ящиков всем хватит, нет, не хватит, крикнула ана, не хватит, поддержала ее тина, в рюкзаке у меня трубно завопил молчавший до сих пор младенец рубен и принялся больно пинать меня по ребрам, и только максимилиан был совершенно спокоен, он вдумчиво обнюхал нижний ящик, задрал ногу и молча его пометил.
Остановка
…циферки над лифтом загораются и гаснут, загораются и гаснут, тысяча девятьсот тринадцать, тысяча девятьсот четырнадцать, это сегодняшний так бодро едет, нет вторничий опоздал, совсем обнаглели, уже на двое суток опаздывают, а вы не подскажете, до шестидесятого он идет, у-у-у, до шестидесятого, до шестидесятого вы так просто не доедете, вам надо до пятисот двадцатого, там, за рынком, есть короткая линия, подниметесь до пятисот пятидесятого, на пятьсот пятидесятом пересядете на маленький, восьмиместный, увидите, он идет до сотого, а на этом я до пятисот пятидесятого разве не доеду, зачем же мне спускаться, подниматься, опять спускаться, дама, я вам человеческим языком объясняю, едете до пятисот двадцатого, за рынком пересаживаетесь, а этот на пятьсот пятидесятом не останавливается, это экспресс до двухсотого, а с двухсотого сегодня вниз ничего не идет, ну что вы чушь несете, совсем женщину запутали, какой еще экспресс, экспресс по пятницам, а это вторничий, а вы бы, голубушка, прежде чем спорить, объявление бы почитали, вторничий теперь тоже экспресс, где, где объявление, да везде, где расписание, прямо поверх наклеили, на восьмисотом, на тысячном тоже, нету ничего на тысячном, я там позавчера была, ну, как же нету, когда я его своими глазами, а с сотого-то, с сотого, мне как на шестидесятый, а что вам на шестидесятом, извиняюсь спросить, ну, какая вам разница, что, нужно мне на шестидесятый, да что там может быть нужно на шестидесятом-то, там же нет ничего, ну, как же нет, когда там, что, что там, ты ее слушай больше, она сейчас расскажет, на шестидесятый ей, он вообще, может, закрыт, шестидесятый этот, тетенька, тетенька, а может, вам нужно на первый, прямо к выходу, так, рот закрой и не лезь к взрослым, ну, зачем вы так с ребенком, он просто пошутил, ой, смотрите, она меня будет учить, как мне с собственным сыном разговаривать, а все-таки, что там у вас такое на шестидесятом, мадам, не говорите им ничего, они не стоят вашего доверия, скажите только мне, на ушко, клянусь, я никому, уберите от меня руки, что же это такое, не, не скажет она тебе ничего, не старайся, послушайте, ну, нельзя же так, я же вас не спрашиваю, куда вы едете и зачем, а ты спроси, миленькая, спроси, мы люди честные, нам скрывать нечего, две тысячи пятый, две тысячи пятый, две тысячи пя… смотрите, опять встал, господи, господи боже ты мой, он опять встал, я второй день на работу попасть не могу, как, на работу, вы же тут рядышком работали, в двадцати пролетах, на эскалаторе можно было доехать, вспомнили, это когда было, я сейчас с тремя пересадками езжу, погодите, погодите, какие пересадки, если это экспресс, мы, получается, сейчас все на двухсотый уедем, да ладно, не дергайтесь, на двухсотом десять лифтов, двенадцать, я кому сказала, рот закрой, нет, а чего я, нам в школе говорили, что двенадцать, о, пошел, пошел, поднимается, две тысячи шестой, две тысячи седьмой, не толкайтесь, не толкайтесь, говорю, у меня тут ребенок, не видите, что ли, мужчина, куда вы лезете, вы после меня пришли, а лезете, как же после, когда я тут уже два дня, ну, да, два дня, утром сегодня пришел, а туда же, а у него, мам, день за два, так, ты у меня дома получишь, не напирайте, пожалуйста, все поместимся, это самый большой лифт в комплексе, две тысячи сорок девять, две тысячи пятьдесят, скрежеща и погромыхивая, лифт проезжает мимо, куда, куда он пошел, господи боже ты мой, куда он пошел, две тысячи пятьдесят один, две тысячи пятьдесят два, ну, все, теперь пока дойдет доверху, пока вернется, это часа два, можно покурить, простите, вы никуда не уйдете, я только в туалет сбегаю, да пожалуйста, а вы куда в туалет, в то крыло, а вы на обратном пути пирожок мне не купите, вон там, в той квартире очень хорошие пирожки продают, и мне, пожалуйста, мне два, и мне два, а мне два и на потом еще один, сладкий, лопнешь, ну, мам, ну, пожалуйста, нумам, нумам, нума-а-аам, да купите вы ему сладкий пирожок, вот же змея, а не мать, кто змея, я змея, погодите, погодите, пожалуйста, а как же мне теперь на шестидесятый, да, что вы заладили на шестидесятый, на шестидесятый, какой вам теперь шестидесятый, видите, ушел лифт, прогуляйтесь тут пока, вон пирожок скушайте, на вашем шестидесятом небось таких пирожков не продается…
Шоколадный мусс
…а шоколадный мусс здесь такой вкусный, что однажды в нем ребенка съели, говорит полковник, подрагивая от сдерживаемого смеха, ребенка, в ужасе переспрашивает невеста, съели, и берется руками за живот, я же говорила, по беременности женятся, шепчет тетушка Марилия на ухо кузине Ане Леопольдине, кузина Ана Леопольдина поджимает губы, толстенькая Изабел, свидетельница со стороны невесты, испуганно прижимает к себе сонную Софию и, не сдержавшись, целует ее в складочку у сгиба локтя. представьте себе, хихикает довольный полковник, это тоже была тут свадьба, и какая-то мамаша из гостей зачем-то своего ребеночка поднесла к вазе с муссом, а ребеночек возьми и извернись, они же шустрые, ребеночки-то, полковник поворачивается к Софии и делает ей козу, непроснувшаяся София недобро смотрит на него круглыми темными глазами, полковник отворачивается, ребеночек извернулся, повторяет он, и в вазу – бух, в самую середку, и сразу на дно пошел, шум, крики, мамаша ребеночка выловила, а он в шоколаде весь, все, что было в вазе, на нем налипло, так мамаша на стол его положила и давай облизывать, фу, передергивается кузина Ана Леопольдина, зачем же облизывать, умыть надо было, вот и я говорю, умыть надо было, радуется полковник, я так мамаше и сказал, мамаша, сказал, вы б ребеночка умыли, что он у вас весь в муссе, а она говорит, не ваше, говорит, дело, а сама мусс с ручки слизывает, тут другие гости подтянулись, муссато всем хочется, мусс тут легендарный, и весь на ребеночке налип, гости вначале ложечками пытались счистить, а потом распробовали и тоже давай слизывать, ребеночек отбивается, а они лижут, так увлеклись, съели всего ребеночка, говорит полковник и оглушительно хохочет. все молча переглядываются, откуда он вообще взялся этот дурак, громко спрашивает тетушка Марилия, кто его пригласил, кузина Ана Леопольдина что-то шепчет ей на ухо, ааа, говорит тетушка Марилия и неодобрительно покачивает головой, невесту зовут фотографироваться, и она торопливо уходит, не скрывая облегчения, съели ребеночка, повторяет полковник, посмеиваясь, и снова делает Софии козу, не надо, говорит Изабел, она боится чужих, конечно, конечно, говорит полковник, прошу прощения, и отходит, пошатываясь, он очень пьян, теперь это видно, и когда только успел, еще практически и не наливали, Изабел вздыхает, пьяные чего только не наболтают, она снова целует Софию в складочку на сгибе локтя, София возится у нее на груди, пытается поймать и сунуть в рот круглые часы на цепочке, а хочешь, спрашивает Изабел, хочешь шоколадного мусса, мусс тут, говорят, легендарный, и она несет Софию к столу со сладким, к огромной вазе с муссом, оглядывается, не видит ли кто, и, наклонившись, зачерпывает ручкой Софии немного мусса и тут же сует ее себе в рот, маленькие пальчики в шоколаде, Изабел закрывает глаза и снова вздыхает, тетя, дергает ее кто-то за платье, тетя, Изабел вздрагивает и смотрит вниз, тетя, говорит незнакомая девочка с огромным шелковым бантом в гладких волосах, я тоже хочу, ты мне оставишь ножку или другую ручку, что ты, девочка, слабо говорит Изабел, и тут София выдергивает ручку у нее изо рта, упирается ей в лицо перемазанной в шоколаде ладошкой и, извернувшись, шлепается в вазу с муссом…