И с тех пор не расставались. Истории страшные, трогательные и страшно трогательные (сборник)
Шрифт:
Принцесса Леонор дышит на замерзшие пальцы и думает, что ее старшая сестра дура, каких поискать. Ну, хорошо, испугалась, так покричи, но задыхаться и синеть зачем?
– Ох, нет, – королева – непричесанная, в длинном халате поверх ночной сорочки – сидела на краю огромной кровати и то разворачивала, то комкала батистовый платочек. Король, почти одетый, но в домашних туфлях без задников, бегал по спальне из угла в угол. – Только не это!
– А что? – Король перестал бегать и сердито уставился на супругу. – Вот что?!
– Но она такая маленькая! – простонала королева, терзая платочек.
Король шумно вздохнул.
– С ее играми мы с вами просто можем не дождаться, когда она вырастет. Завтра она
Королева закрыла лицо руками и зарыдала в голос.
– Ну-ну, – король присел на кровать рядом с супругой и успокаивающе похлопал ее по плечу. – Не надо так убиваться. У нас с вами есть еще дочери. И, кстати, кастильская принцесса была еще моложе, когда ее… в общем, еще моложе. И ничего.
Секретарь короля, господин Педру Морайш, застыл в неудобной позе, оттопырив зад и прижав ухо к замочной скважине. За его спиной собралась небольшая группка придворных. Все отчаянно тянули шеи, пытаясь расслышать, что происходит в кабинете.
– Ну, что там? – не выдержала одна из дам.
– Говорит, не хочет, – доложил Морайш, не отрывая уха от скважины, – говорит, – старый он уже принцесс воспитывать, и здоровье уже не то.
– Как же, здоровье у него не то, – хмыкнула та же дама. – Года не прошло, как… – На нее зашикали.
Хорошо бы отсюда сбежать, думает принцесса Леонор. Поменяться одеждой с кем-нибудь из кухонных мальчишек или из тех, кто на конюшне лошадей чистит, только ее и видели. Принцессе не нравится то, что творится в замке. Все вдруг стали такие дружелюбные, что просто страшно, даже сестрица Беатриш то и дело лезет с объятиями и поцелуями, называет малышкой и своей драгоценной сестричкой. Дура. Подложить бы ей лягушку.
– Собрались? – Король смотрит на принцессу Леонор, но ей почему-то никак не удается поймать его взгляд. – Отлично. Идемте.
Леонор вертит головой. Такое ощущение, что замок вымер. Королева за ужином почувствовала себя плохо и теперь лежит у себя в кабинете с мокрым полотенцем на голове. Беатриш отослали куда-то на север, к родне – и правильно, думает Леонор, давно бы так. А вот куда делись все эти придворные дамы, секретари, советники, горничные, лакеи, гвардейцы, няньки, кормилицы и прочий замковый народ? Принцесса хочет спросить о них у короля, но король явно не в духе. Потом спрошу, думает Леонор, торопливо идя за ним.
Они пересекают весь замок и начинают подниматься по лестнице в башню. Зачем в башню, думает Леонор, уставившись в спину короля, запрет он меня, что ли? С ума, что ли, сошел? Она замирает.
– Не останавливайтесь! – говорит король, не оборачиваясь. – Мы уже почти пришли.
В башне пусто и холодно, холоднее даже, чем в классной комнате, в которой обычно запирают провинившихся принцесс.
– А теперь что? – спрашивает Леонор.
– Подождем. – Король открывает настежь большое окно и выглядывает наружу. Принцессе Леонор тоже хочется посмотреть в окно, но вместо этого она отходит к двери – на всякий случай.
Минут через пятнадцать раздается оглушительное хлопанье крыльев, потом скрежет, и в окно с трудом протискивается шипастая голова с огромной зубастой пастью и маленькими круглыми оранжевыми глазами.
– Ну? – спрашивает голова. – Вот эта девочка?
Сожрет, понимает принцесса Леонор, сейчас оно меня сожрет. Она всем телом бросается на дверь и с визгом несется вниз по лестнице.
– Это что, – раздраженно спрашивает дракон, – она все время так будет бегать?
– Нет, – отвечает король.
– Да, – отвечает Леонор.
Король и принцесса стоят на крепостной стене, король крепко держит принцессу за руку. Дракон висит в воздухе, слегка шевеля крыльями.
– Ну и дура, – говорит дракон. – Дура, трусиха и папенькина дочка. Я думал тебя покатать, но ты же испугаешься.
– Я не трусиха! – шипит Леонор и резко выдергивает свою руку из руки короля. – Я вообще ничего не боюсь!
– Ну ладно, – говорит король. – Вы тут договаривайтесь, а я пойду. Дочь, – он наконец смотрит прямо на Леонор, – ведите себя хорошо. Слушайтесь дракона. Если будете паинькой, через десять лет выйдете замуж за отличного принца.
Король обнимает принцессу, коротко кланяется дракону и идет к лестнице.
– А если не буду? – кричит ему вслед Леонор. – Если я не буду паинькой, за кого я выйду замуж?
Трубочист
…звали его дон Густаво, высокий такой старик, то есть не старик, конечно, но и не молоденький уже, хорошо поживший мужчина, совершенно лысый и без передних зубов, лицо и руки коричневые, как заветрившийся пробковый дуб, но сам еще крепкий, прямой, как трость. Говорил он со странным акцентом, вроде бы испанским, а вроде бы и нет, никто точно не знал, а спрашивать не спрашивали, чтобы не обидеть, хотя, если вот так подумать, с чего бы ему обижаться, посудите сами, дона Мария да Луш, меня вот спроси, откуда у вас, дона Леонилда, такой симпатичный выговор, не в пример местному, вы же тут, у моря, не сердитесь, дона Мария да Луш, очень грубо разговариваете, ну что это такое, саррр-р-р-дина, кар-р-р-р-р-тошка, это же просто смешно, вы сами послушайте, что лучше звучит, пр-р-р-р-р-обка или пробка? Я-то в детстве жила на севере, меня учили разговаривать аккуратно, звуки чтобы были маленькие, воспитанные, каждый чтоб знал свое место и вперед других не высовывался, да вы не обижайтесь, дона Мария да Луш, я же не кр-р-р-р-итикую, ну, не обижайтесь, шучу, шу-чу. Так вот, дон Густаво говорил с акцентом, но понять его можно было, если не с первого раза, то со второго, он все всегда два раза повторял, даже когда знакомился, протягивал руку и говорил очень приятно познакомиться, Густаво. И потом еще раз – Густаво, очень приятно познакомиться.
Жил он в маленькой такой развалюхе на пустыре, сам ее собрал из досок и жестяных листов, и такую же сделал будку, там у него жил пес, добрейшее создание, хоть за уши его таскай, хоть за хвост, он только улыбается и пытается в лицо лизнуть, и дон Густаво был такой же добрый, только без хвоста, конечно. Мы, дети, к нему весной бегали есть мушмулу, а летом – сливы, он на пустыре себе деревья посадил, целый маленький сад, и все так хорошо у него росло, как будто он этим всю жизнь занимался, люди даже удивлялись, надо же, говорили, трубочист, а как будто… вы правы, дона Мария да Луш, не сказала. Нет, не забыла, не забыла, а хотела вас удивить, вы бы считали, что дон Густаво был обычный садовник, хотя, зачем бы я стала рассказывать про садовника, но вы бы об этом не подумали и ждали бы про садовника, а тут я вам говорю – трубочист, и вы бы удивились, ведь удивились бы? Потому что дон Густаво был трубочист, причем потомственный, и отец его был трубочист, и дед трубочист, целая огромная семья трубочистов, и дон Густаво самый младший и самый невезучий, потому что жил он тут, у нас, а сколько у нас труб, которые нужно чистить? То-то и оно. С тех пор как ввели налог на дым, никто каминов и не разжигает, дон Густаво, бедный, остался без работы, редко-редко кто его звал вытащить из трубы голубиное гнездо или птенца, и это все равно не то же самое, что взять и всю трубу тщательно, снизу доверху прочистить. Люди думали, может, дон Густаво что-нибудь еще умеет, починить что-нибудь или газеты продавать, но дон Густаво никогда не соглашался. Не могу, говорил, помочь, не мое это дело. Вот если бы трубу почистить. И повторял, трубу бы если почистить, это тогда бы да. Даже садовником быть не хотел, говорил, что садовник должен уметь работать в саду, а он умеет только на пустыре, поэтому он пустырник. А чтобы на него не обижались за отказ, угощал всех сливами и мушмулой.