…И смерть, и слезы, и любовь
Шрифт:
Безусловно, мастерски описанное Ассией Джебар продвижение французской армии в глубь Алжира, связанное с истреблением целых племен (которые прятались, скрывались в горах, пещерах, не желая сдаваться на милость победителя), сожжением заживо людей и животных, с массовой гибелью народа, воссоздавало в книге жуткую, полную кровавых ужасов историю захвата родной земли. И без этой картины вряд ли обойдется теперь сколь-нибудь значимый учебник национальной истории Алжира.
Но нельзя забывать и о том, что Ассия Джебар — прежде всего истинный художник, а потому для нее важно
Но вместе с тем для автора романа несомненно и другое: отвага и героизм предков, жертвовавших жизнью, жертвовавших честью (новелла об «обнаженной невесте», снявшей с себя богатые брачные одежды и украшения и заплатившей ими выкуп за своих соплеменниц), жертвовавших детьми (рассказ о матери, убившей своего грудного младенца, чтоб не достался ребенок врагу) во имя свободы, должны остаться в Истории как памятник («муки, застывшие в камне»), как пример, как призыв, как вечное назидание потомкам. И тема национально-освободительной борьбы, вспыхнувшей в стране через сто с лишним лет, звучит в романе как ответ, как новый «голос» в полифонии вечной битвы народа за свою независимость.
Ассия Джебар «вплетает» все новые, постоянно развивающиеся темы, новые «голоса» в текст своего повествования, преднамеренно строя его в музыкальной форме — сюиты-затем, чтобы и оживить эмоциональную память, и «дать слово», «обнажить» наболевшую душу своих героинь, «снять завесу» с лица тех, кто «долго молчал», кто был слишком долго лишен права говорить от имени «своих соплеменниц». Голоса (звук которых в тексте то нарастает, пылая гневом и возмущением, то стихает, доходя до шепота, то вырывается криком) женщин — патриоток, партизанок, матерей тех, кто ушел сражаться в горы, и вдов погибших за свободу муджахидов сливаются в романе воедино как прорвавший плотный мрак молчания хор бывших бессловесных рабынь, в котором автором различаются и «крик боли», и «крик любви» одновременно, ибо приоткрываются в их муках как в муках рождения человека «далекие горизонты счастья» — той будущей жизни, которая непременно взойдет над многострадальной землей…
Это — одна из, быть может, самых сложных тем романа, в которой совмещены и боль, и страсть, и пронзительная скорбь об утраченном, и тайный восторг ожидания; слиты воедино и алый цвет пролитой крови, и рассветное зарево нового дня. И с этой трагической темой — «разрыва-соединения» — одновременно сопряжена и тема обретения человеком «нового языка» как способа передачи сокровенного, невысказанного, того, что невозможно было сообщить раньше на «языке традиции», обрекавшей женщину на молчание.
С одной стороны — терзающие душу героини сомнения в своей «идентичности», «тождественности» своим соплеменницам, понимание той доли своей «чуждости», которая обретена (не ею одной!) в результате исторически спровоцированного «насилия» над национальной культурой (постепенно превратившегося в сложный процесс приобщения к новой цивилизации); с другой — понимание важности обретения этого «нового языка» для снятия покрова «анонимности», для открытия всему миру лица своего собственного народа, его культуры, его «голоса», самой его Истории. И таким образом происходит в романе Джебар соединение «своего» и «чужого», которое и становится необходимым звеном в долгой цепи постоянной смены в человеческой истории побед и поражений, любви и ненависти, рабства и свободы.
И в этой — ключевой — теме романа тоже слиты воедино два противоположных начала Смерти и Жизни, как в самой «фантазии», в том безудержном беге необузданных лошадей с отчаянно несущимися на них вперед всадниками ради испытания пьянящего ощущения простора и воли, ради слияния человека с самим ветром, не знающим оков и границ… Но в буйной «фантазии» — испокон веков существующем на земле Северной Африки народном празднестве, в котором, как бы сконцентрировавшись, вырывается наружу объединяющая всех потребность в свободе, — обязательным элементом, как и всеобщий, завершающий игрище пляс, является выстрел всадника, один-единственный, из старого кремневого ружья… И в нем — при желании — можно расслышать не только радостный салют, торжество победителя, но и угрозу врагу, предупреждение о смерти или напоминание о ней, отнявшей соплеменников, вырвавшей их из жизни. Как и в возносящихся в это мгновение к небу гортанных трелях женщин не только крик торжества, освобожденности, радости «видеть солнце» в вихре всех охватившего священного пляса, но и предчувствие неизбежности мига, возвращающего все на круги своя.
Не потому ли эта их звонкая трель всегда обрывается на какой-то неопределенной ноте — не точкой, не восклицанием, но знаком вопроса, уносящимся ввысь?..
Не потому ли и, построенная «почти как фантазия», в свободной романтической форме (бетховенский эпиграф — указание к его знаменитой сонате — недаром использован автором романа!) «переливов» темы личной и темы исторической, «воображаемая биография» Ассии Джебар исполнена тоже этим одновременно и страстным, и тревожным звуком, отягощенным печалью памяти о прошлом и невыразимой, до боли щемящей надеждой на избавление от него?
Но вспомним «Жажду», вспомним «Нетерпеливых», вспомним о той огромной Любви, которая пронзает и эту книгу. И тогда поймем, что Ассия Джебар пишет о смерти, но главным образом о всеторжествующей Жизни.