И снова утро (сборник)
Шрифт:
— Так точно, господин майор! Эх, будто вы сами не знаете, что за люди судят нас, солдат! Не люди — звери!
Но тут же, испугавшись своих собственных слов, беспричинно закашлял, с беспокойством глядя на доктора.
Тот, однако, не обратил никакого внимания на слова солдата. Его позабавило то, что он услышал о своем пациенте, которого только что оперировал. Он расхохотался:
— Ну и фантазия у того генерала!
Стемнело. На город опустилась тишина. Только изредка слышался шум мотора грузовика или раздавались автоматные очереди. Чаще через одинаковые интервалы грохотали разрывы мин. На улицах — ни души. Жители города, сгрудившись возле радиоприемников, слушали последние известия. Все с нетерпением ожидали вступления в город советских войск.
В комнате для дежурных в госпитале старшая сестра Корнелия пододвинула стул к открытому окну и смотрела в сторону аллеи, где в сопровождении двух гитлеровцев скрылся доктор Поенару. Эта комната располагалась в отдельном здании, неподалеку от основного. Там же располагалась администрация, палата № 5 для выздоравливающих, готовящихся к выписке из госпиталя, а в подвале — кухня.
Прошло уже два часа с тех пор, как гитлеровские офицеры увели начальника госпиталя полковника Поенару, а он все не возвращался. Сестра Корнелия была охвачена страхом и беспокойством. Она боялась, что больше никогда не увидит Поенару.
«Эти бестии могут убить его!» — думала она, не спуская глаз с аллеи, по которой мог возвратиться доктор Поенару.
Вдруг позади Себя она услышала шаги.
— Кто там? — спросила она, не оборачиваясь.
— Сестра Корнелия, это я! — ответили ей.
Это был Панаит Хуштой, которого многие из персонала госпиталя называли «арестантом».
— Что тебе, Панаит?
Панаит Хуштой ответил не сразу. Он подошел поближе и присел на край стола, заставленного коробками с пробирками разных размеров.
— Осторожнее, не разбей пробирки! — сказала старшая сестра, поглядев в его сторону.
— Не беспокойся, не разобью.
Несколько минут они молчали. Между тем стало уже совсем темно.
— Сестра Корнелия… Плохи дела!
— Что плохо?
— Плохо, что еще не вернулся господин полковник. Совсем плохо. Я опасаюсь…
— Оставь, ничего с ним не случится, — ответила Корнелия с наигранным спокойствием, но, не сдержавшись, вздохнула.
— Сестра Корнелия, я опасаюсь не только за жизнь господина полковника, я опасаюсь за госпиталь, за раненых. Ах, как плохо…
— Что ты все причитаешь?..
Панаит Хуштой поплотнее уселся на столе, и пробирки беспокойно зазвенели.
— Э, говорю тебе, разобьешь!
— Если сказал, не разобью — значит, не разобью! Сестра Корнелия, ты знаешь, что гитлеровцы выставили часовых?
— Знаю, в котельной. Это ты имеешь в виду?
— Это, сестра Корнелия.
— Поэтому ты и боишься?
— А ты не знаешь, зачем они выставили там охрану?
— Черт их знает! Наверное, какой-нибудь склад там устроили. Видишь, как они взбесились. Вместо того, чтобы сдаться, они упорствуют и сопротивляются. На что надеются, не понимаю. Завтра утром, самое позднее через день, наши покончат с ними. Не исключено, впрочем, что завтра же в город вступят советские войска.
— Сестра Корнелия, я знаю, зачем они выставили охрану.
— Знаешь?
— Знаю, ей-богу, знаю! Потому что они заминировали госпиталь, Корнелия!
— Что ты говоришь!
Если бы не было темно, Панаит Хуштой увидел бы, как сразу побледнела сестра Корнелия.
— Я говорю так, потому что своими собственными глазами видел, сестра Корнелия! Я видел, как они таскали в подвал ящики с тротилом. Столько ящиков, что от этого госпиталя камня на камне не останется.
— Но как они могут решиться на такое преступление? В госпитале полно раненых, — возмутилась сестра, хотя много слышала о зверствах, творимых гитлеровцами.
— А что им? Разве это люди? Это убийцы! Тебе труднее было бы утопить щенка, чем им взорвать госпиталь, битком набитый ранеными. Эти звери и детей не щадят. Давай подумаем, что делать нам? Сидеть сложа руки и ждать, пока все взлетим прямо к ангелам? Такого нельзя допустить!
Сестра Корнелия поднялась:
— Пойду сообщу доктору Спэтару.
— Постой маленько, сестра Корнелия! Доктор не поможет. Он молод, невыдержан, и боюсь, если ты ему скажешь, как бы он не выкинул какой глупости. Не было бы нам всем хуже.
— Но ты же сам сказал, что надо что-то делать.
— Само собой. Знаешь, сестра, как только я пронюхал, что гитлеровцы задумали недоброе, я все размышляю… Не может быть такого, чтобы не нашлось способа спасти госпиталь и раненых. Не может быть такого, и все тут! Но пока, сколько я ни ломал голову…
— Пока ты придумаешь, боюсь, мы уже взлетим в воздух!
— Придумаю, сестра Корнелия! Непременно придумаю! Ведь для того человеку и дана голова, чтобы соображать. А раз человек соображает, он в конце концов обязательно найдет лазейку для спасения, каким бы тяжелым ни было положение.
— Скажи, а может, это только слухи? Не хватает еще, чтобы раненые бросились в панику…
— Как ты можешь так обо мне думать, сестра Корнелия! — с упреком сказал Панаит. — Я вот как учуял, что готовят эти разбойники, сразу подумал о тех, что в пятой палате. Вернее, я обо всех подумал, но в первую очередь о них, беднягах. У всех у них свои болячки, и ни один не останется при своих обеих руках и ногах. А как ты считаешь, хотят они? Они, наверное, говорят, что лучше остаться калекой, чем отправиться на тот свет. Поэтому я и молчал как рыба, поэтому никому не проронил ни слова: ни доктору, ни другим сестрам. Я вот к тебе только пришел.
Сестра Корнелия бросила взгляд в его сторону.
— Почему же только ко мне?
— Почему? В этом-то весь вопрос. Почему к тебе? Потому что ты не как другие. Ты где приложишь руку, там и исцелишь! А потом, если ты кому словечко скажешь, сразу на душе полегчает. Уж не знаю, как это тебе удается, но ты одним только словом можешь облегчить страдания человека. Даже если человек на пороге смерти стоит, все равно он верит, что ему отпущено еще много дней жизни.
— Ладно, Панаит! До того ли сейчас? Нашел время для излияний!