И снова уйдут корабли...
Шрифт:
Когда самолет снова взмыл в небо и взял курс в сторону Европы, я прислонился щекой к стеклу иллюминатора и смотрел на нежную голубизну, которая полыхала под крылом самолета. Какая же она добрая, ласковая, животворная эта морская голубизна — казалось, наполняет твои глаза животворной силой, вселяет надежду, веру в чистоту и ясность завтрашнего дня. Если бы сейчас наш самолет превратился в космический корабль и взмыл бы ввысь, выйдя за пределы земного притяжения, то Земля в окошке иллюминатора постепенно превратилась в шарик, потом в звездочку, и сияла бы звездочка прекрасным утренним светом, потому что умыта паша планета волнами Мирового океана. И вдруг вспомнился утренний час в Тихом океане. Наше судно подходило к архипелагу Самоа. Как раз в это время сравнительно недалеко от нас приводнялись американские космонавты, возвращавшиеся с Луны. Их встречало множество кораблей и самолетов США, однако и наш маленький кораблик решил сообщить о своей готовности в случае необходимости немедленно прийти на помощь астронавтам. По радио мы слышали переговоры Земли с аэронавтами. И запомнились слова одного из аэронавтов. Он крикнул в микрофон: «Идем! Идем! Вот она, родная, голубая, теплая!»
Из Туниса трасса самолета шла к Аппенинскому полуострову, к Риму, и слева по борту в сияющей голубизне проступил темный сгусток суши. Эта была Сардиния, большой итальянский остров.
Однажды этот остров вдруг надолго вошел в мое сознание. Наше судно проходило недалеко от Сардинии. И вот в тот вечер по транзисторному приемнику я поймал на английском языке передачу новостей из Рима, и среди прочих диктор сообщил, что в главном городе Сардинии Кальяри советская пианистка, приехавшая сюда на гастроли, с гнойным воспалением аппендицита в тяжелом состоянии доставлена в госпиталь. Я знал эту пианистку лично, а по имени ее знали многие — на борту нашего судна она музыкант известный. Пришел с горькой новостью к капитану.
— Давайте ее поддержим! — вдруг предложил он и потянулся к телефону, набрал номер: — Вася! Скажи, ты смог бы по радио напрямик соединиться с Кальяри? Это город в Сардинии. Очень нужно! Трудно, говоришь? А ты попробуй! Понимаешь, наш человек там! В беде! Слово поддержки передать. От имени всего экипажа. Знаешь, о ком идет речь?
Соединиться с Кальяри напрямик было действительно непросто. Но наш Вася был упорен. Он звал и звал этот самый Кальяри и только к середине ночи дозвался. Радист на Сардинии удивился столь странному и неожиданному вызову с моря, да еще с советского судна — первый случай в его практике. Но, узнав, о ком идет речь, проявил готовность сделать все от него зависящее. «У нас, в Кальяри, все о ней говорят. Я сам собирался на ее концерт. И вдруг такое!» Заверил, что, несмотря на ночное время, немедленно передаст прямо в больницу текст телеграммы. «Доброе слово — лучшее лекарство», — отстукал нам сардинец.
Потом, уже в Москве, моя знакомая рассказывала:
— …Я как раз не спала. Вдруг приходит сестра и говорит: «Вам телеграмма». — «Откуда?» — «С моря. С проходящего мимо советского судна». Я прочитала послание от незнакомых мне моряков, и вдруг показалось, что боль утихла. Телеграмма ваша была как глоток свежего воздуха.
Выходит, даже берег неведомой тебе земли не может быть чужим.
За Сардинией, за просторами Тирренского моря, за одиноко торчащей скалой хрестоматийно знакомого всем нам с детства острова Капри, на высоком берегу стоит в мягком полукружье томного залива красивый большой город Неаполь. Л в Неаполе на возвышающемся над заливом холме стоит старинный трехэтажный дом со стрельчатыми венецианскими окнами, на втором этаже этого дома есть окно с щербатым мраморным подоконником. Ранним утром я вскакивал с жестковатой койки, подбегал к окну, распахивал его во всю ширь и смотрел в розоватую ширь залива, в ней проступали силуэты уходящих и приходящих в Неаполь судов, позолоченные утренним солнцем лепестки прогулочных яхт и острые очертания недалекого от города острова Капри. И каждый раз, глядя в вольный простор залива, ждал, что кто-то вот-вот голосом Карузо вскрикнет звонко: О, мой Неаполь!
Светлые дали!
Потом я спускался вниз в холл и знал заранее, что там за старомодной дубовой конторкой сидит немолодой узколицый и черноволосый человек и читает утренние газеты. Я здоровался с ним, в ответ он коротко мне улыбался, вполне доброжелательно, но поначалу чуточку настороженно. Синьор Алдоне первые дни никак не мог свыкнуться с моим присутствием в отеле, столь для него неожиданным.
Все началось как в приключенческом фильме. Я сошел с трапа «Виктории» на причал неаполитанского морского вокзала и вместе со всеми вышел в город. Мне предстояло задержаться в Неаполе несколько дней. Куда идти? Где искать приют в чужом и незнакомом городе, в котором я никогда не бывал и никого не знаю. Остановил первое встречное такси. Шофер говорил по-английски, и я попросил его отвезти в отель, «недорогой, но приличный, и желательно с видом на залив». Наверное, требования мои были слишком уж высоки — ему пришлось минуту подумать. Подумав, он сказал: «Бене!» И повел машину в город.
Отель, куда он меня привез, отвечал всем моим требованиям небольшой, уютный, стоял на высоком берегу, и окна его свободно взирали в поэтические дали Неаполитанского залива. Номер оказался без санузла, но зато чистый, с высоким потолком, широким окном, всего за пять долларов в день — чего еще надо? Когда человек за конторкой в холле прочитал заполненную мной анкетку, его угольно-черные итальянские глаза, казалось, на мгновение остекленели.
— Русский?
— Да…
— Из России?
— Да!
— И у вас есть паспорт?
Я протянул паспорт в красной корочке с золотым тесненым гербом.
Он молча полистал его, медленно, страничку за страничкой, задержал внимание на той, где стоял небрежный отпечаток штампа итальянской визы, которую я получил в Дели. Чем-то озадаченный, с моим паспортом в руке, он удалился в соседнее помещение. Вернулся нескоро и в сопровождении немолодой, очень высокой женщины. Она была одета в длинное черное платье, голова ее была покрыта черным платком, а сухое гладкокожее лицо имело то постное выражение, которое неизменно завершает монашеский классический портрет.
— Вы непременно хотите остановиться именно у нас, сэр? — спросила она на превосходном английском языке.
— Если возможно… Здесь так мило… — подтвердил я. — А что, есть какие-то сложности?
Она пожевала узкими твердыми губами.
— Видите ли, сэр… — бросила быстрый взгляд на мужчину, как бы ища у пего поддержки. Тот в свою очередь спросил:
— Простите, сэр, вы христианин?
— Атеист.
В их лицах проступило замешательство. Длинные желтоватые пальцы женщины нервно перебирали тоже желтые косточки четок, свисавших с ее шеи, как бусы.
— Значит, коммунист?.. — почти прошептала женщина, и в бесцветном голосе прозвучали нотки паники.
— Да, коммунист! Разве все это так важно для вашей гостиницы?
Голос монашки снова вернул свою недавнюю твердость:
— Видите ли, сэр… Наш отель особый. Его содержит святейший престол специально для приезжающих в Неаполь христиан. У нас здесь еще никогда не бывали безбожники. Вы первый…
Напряженно сдвинув черные брови, мужчина бросил на меня задумчивый взгляд:
— Может быть, ваши родители принадлежали к верующим? — спросил он осторожно.
— Родители — нет!
— А… бабушки?
— Бабушки точно — были верующими. Одна православная, другая протестантка. В церковь ходили до последнего дня.
Лицо мужчины просветлело, он одобрительно кивнул:
— Это уже лучше! — и поспешил поинтересоваться: — Разве у вас в Советской России сохранились церкви?
Я молча открыл свой портфель н достал комплект открыток по Москве. Несколько таких комплектов захватил с собой в путешествие — для подарков, этот оставался последним. Отыскал открытку с изображением храма Василия Блаженного на Красной площади и протянул мужчине.