И снятся белые снега...
Шрифт:
А когда все сделается, тогда уж можно будет поужинать и попить чаю, но не с конфетами, оставленными ей в гостинец Вадимом Максимовичем, конфет она не любит, а любит пустой чай, только чтоб был крепко заваренный. А после можно и прилечь, и тогда уж думать о ноющей пояснице и гуде в нахоженных ногах.
И о Вадиме Максимовиче можно будет спокойно подумать и со всех сторон обсудить мысленно его нежданный приезд.
Повести
А
Ночь была теплая, с яркой луной и блестевшим звездным небом, удивительно ласковая, светлая ночь, какими славится июль в пору уборки хлебов, молотьбы и увоза с полей нового урожая — несчетных тонн еще сыроватого, сыпучего, пряно пахнущего зерна. И река, близко подступавшая к селу Сосновке, в эту чудесную ночь дышала теплом, лунный свет нежно голубил воду, и на этой чуть вздрагивающей голубизне резко белели у берега, слегка покачиваясь, крупные лилии. На берегу стоял грузовик, доверху нагруженный свежим зерном, а дальше, в полях, светились неподвижные и шевелящиеся огни, оттуда доносился приглушенный шум грузовиков и стрекот комбайнов.
По древней крестьянской привычке Соня и Толик купались в отдалении друг от друга, а накупавшись, наплававшись, наперекликавшись меж собой, вдоволь насладившись теплой рекой, выбрались порознь на берег, разбежались в разные стороны и переоделись в сухое, пригибаясь в невысоком кустарнике.
— Опять мама заругает, — сказала Соня, подходя к Толику и отжимая руками мокрые волосы.
— Сейчас домчу тебя. И сам домой забегу: папиросы кончились. Надень, замерзнешь. — Он набросил на нее свой пиджак. — Постой, лилии забыли! — вспомнил он и побежал к берегу.
Он вернулся с пучком белых, мокрых лилий, отдал их Соне, подсадил ее в кабину.
Машина побежала по тряской дороге, выхватывая светом фар деревья и кусты вдоль обочин.
— Чудно мы с тобой встречаемся: в машине да по ночам, — улыбнулась Соня.
— Ничего, кончим уборку — в клуб забегаем. И не будешь ты со мной мучиться.
— А я и не мучаюсь, — счастливым голосом ответила Соня. — Не веришь?
— Факт, не верю, — сказал Толик и притормозил, выезжая на улицу села.
Они выбрались из кабины и остановились, держась за руки, под старой березой у низкого заборчика, из-за которого выглядывала побеленная известью хата с лунными бликами на темных окошках.
— Ты меня любишь? — тихонько спросила Соня.
— Факт… Ну, беги, проспишь на ферму, — сказал Толик. Но тут же обнял ее, привлек к себе.
Во дворе хрипло кукарекнул петух. В хате скрипнула дверь, на крыльцо вышла женщина в длинной белой сорочке.
— Сонька, ступай в хату, бесстыжая! — негромко сказала она в сторону улицы.
— Мама!.. — отшатнулась от Толика Соня.
— Пока, — шепотом сказал он, и Соня побежала к хате.
— Не нагуляешься с этим иродом, — сердито буркнула мама, пропуская Соню в сени. И, идя за ней в горницу, продолжала выговаривать. — Через него и в институт не вступила, болячка б ему в голову!..
— Не ругайтесь, мама, —
В окно заглядывала щекастая луна, призрачно освещала стены горницы и все, что в ней находилось.
— Знаю, какой ваш заочный: Мишка по ночам шляется и ты не лучше, — говорила мама, укладываясь на высокую деревянную кровать. И горько вздохнула: — Ох, Соня, Соня, и зачем я тебя, безотцовщину, десять лет учила? Чтоб ты коров на ферме доила?.. Тянула вас с Мишкой, как могла тянула… А Шурка докторшей будет, и Манька Волосевич… Разве ж я этого для тебя желала? — Она заплакала, и говорила уже сквозь слезы. — Жалела тебя, берегла…
— Не плачьте, мама, — бросилась к ней Соня. — Я вам правду говорю: пойду в заочный. — Соня гладила мамины волосы, целовала ее. — И Мишка нигде не денется… и с Толином не буду ходить, раз вы против…
— Да чего уж тут, — обмякшим голосом сказала мама. — Ступай хоть поспи до работы…
— И вы отдыхайте. — Соня поцеловала маму и пошла к себе в боковушку.
Мама еще с вечера постелила для нее постель, но Соня не легла сразу, а раздвинула шторки на окне и выглянула на лунную улицу. Она хотела увидеть, как проедет на машине мимо дома Толик, но машина уже ушла.
Постояв немного у окна, Соня сдвинула шторки и только тогда заметила, что на ней пиджак Толика. Она сняла пиджак, повертела его в руках, словно раздумывая, как ей быть, оглянулась на дверь в горницу, где осталась мама. Ей подумалось, что мама уже уснула — такая тишина была за дверью, и тогда она на цыпочках снова подошла к окну, неслышно отворила его и выскользнула во двор.
А на другом конце села под другим деревом стоял с молоденькой девчонкой Сонин брат Миша. Девчонка была крохотного росточка, достигала ему едва до плеча. Запрокинув вверх голову, она трепетно говорила:
— Ну, куда ты спешишь? Постоим чуток.
— Да мала ты, Сашка, по ночам гулять, — отвечал он.
— А зачем провожать пошел, если мала?
— Пошел, чтоб не боялась. Беги, беги в хату.
— Ну, постой трошки… А как тебе в армии служилось? Правда, что ты в танке сидел, а танк на парашюте с неба падал?
— Не совсем так, но похоже.
— А придешь завтра на картину?
— Ну, приду… Постараюсь.
— Так я и поверила! И не надо! — фыркнула девчонка и побежала к своей калитке.
Миша поглядел ей вслед, качнул головой, улыбнулся и зашагал домой.
Он шел по самой середине улицы и улыбался каким-то своим мыслям, возможно, даже связанным с этой шустрой девчонкой. Потом достал из кармана смятую пачку, хотел закурить, но пачка оказалась пустой. Он смял ее и бросил на дорогу.
Впереди из проулка вывернул грузовик, покатил по улице.
— Эй, постой!.. — крикнул Миша, пускаясь догонять машину.
Но шофер не услышал. Машина скрылась за поворотом, и Миша не стал за нею бежать. Теперь он шел по следу машины, приминая сапогами выпуклый узор шин, отпечатанный посреди дороги.