И снятся белые снега...
Шрифт:
— Что вы, Сонечке к вам нельзя! — замахала руками Дуся. — Она в заочный поступила, на зоотехника.
— Хотите обратно в колхоз вернуться? — удивился Александр Маркович.
— Может, и вернусь, — сказала Соня.
— В навозе копаться? — усмехнулся он. — Это вам, лапонька, не подходит.
— А кому же подходит?
— Тем, кому на роду написано, — отвечал Александр Маркович. — Верьте мне: вы натурально для города созданы, никак не для колхоза.
— Не-ет! — резко вскинулся изрядно выпивший Степан. — С какой с-стати, и к-кто сказал? Вот та-ак!.. —
— Степа, Степа, совсем рамки потерял! — одернула его Дуся. — Вот нашли разговор… Сонечка, неси нам кофий растворимый, а я вам лучше Володьку Высоцкого спою. Я, считайте, все его песни знаю.
— Воло-о-одьку!.. — пьяно скривился Степан. — Вроде ты с ним коров на одном выгоне пасла!.. Хэ, Володьку!..
— Ну и чего такого, что не пасла? — ласково огрызнулась Дуся, сделав Степану глазами знак, чтоб прикусил язык, и продолжала: — А могла б и пасти. Ты у Тины-официантки спросил, она б тебе про него рассказала, какой он простецкий был. Он перед смертью тут у нас в картине снимался, а ужинал в «Ветерке», за Тининым столиком. Так он со всеми запросто был, не строил из себя Иван Иваныча. Вот такие всегда помирают рано.
Сказав все это, Дуся взяла приставленную к стене гитару и вместо «Высоцкого» запела с надрывом другое:
Развеселые цыгане по Молдавии гуляли И в одном селе богатом ворона-коня украли, А еще они украли молодую молдаванку. Посадили на полянку, воспитали, как цыганку…Не дослушав песни, Александр Маркович поднялся и пошагал, не очень-то твердо ступая, на кухню, куда минутой раньше ушла Соня.
— А вы мне нравитесь, Сонечка, — весело сказал он Соне, вытиравшей полотенцем чашки. — Давайте помогу с посудой. Нам, холостякам, не привыкать.
— Ой, не надо, я сама, — ответила она. — Уже все готово.
— Так пойдете ко мне в гастроном? — спросил он. — Дусю я, само-собой, возьму, а вас в первую очередь. Дусе тоже ни к чему в «Овощах» на силосе перебиваться.
— Нет, я в торговле запутаюсь, — улыбнулась Соня. — Я в уме считаю медленно.
— А мы вместе считать будем, — ответил он веселым тоном и обнял ее. — Мы с тобой, Сонечка, так все подсчитаем…
— Вы что, сдурели? — отшатнулась от него Соня и вскричала: — Дуся, Дуся!..
— Чего тут еще такое приключилось? — появилась в дверях раскрасневшаяся Дуся с гитарой.
Соня тотчас же выбежала из кухни, а Александр Маркович сказал:
— Чудесная у тебя сестра, Дуся. Просто красавица.
— У нас все женщины в роду такие, — отвечала ему Дуся, постреливая на него серыми, слегка косящими глазами. — По дедушке пошли. Дедушка наш кузнец был. Он храм один знаменитый в Москве строил, в него там две княгини влюбились, а он к бабушке вернулся.
— Да ну! — притворно удивился Александр Маркович.
— А зачем мне обманывать? — взяла его под локоток Дуся. — Пойдемте в комнату, я для вас еще чего-нибудь
— Эх, спляшем-ка! — Александр Маркович по-молодецки раскинул руки и, пританцовывая, вразвалочку устремился в комнату.
Александр Маркович отплясывал у стола «трепака», Дуся изо всей силы рвала струны гитары, Васькин хлопал в ладоши, а Степан наливал себе тем временем из бутылки. Соня, насупившись, сидела у стены на стуле.
— У-ух!.. — оборвал танец Александр Маркович и стал носовым платком вытирать вспотевшее лицо. Потом неожиданно решил: — Васькин, домой, живо!
— Сказано — сделано, — поднялся из-за стола Васькин.
— Куда же вы?? Рано еще, — опечалилась Дуся.
— Пора, мать моя, пора, — шумно похлопал ее по плечу Александр Маркович. — Ну, Сонечка, до скорой встречи, — подошел он к Соне.
— До свидания, — ответила Соня, едва разжимая губы.
— Не забывайте нас. Дом-то теперь наш знаете. В любой моментик встретим с радостью и объятьем… — говорила Дуся в коридоре уходившим Александру Марковичу и Васькину.
Она вернулась в комнату.
— Глупая ты, сестричка, — ласково сказала она Соне. — Во-первых, он человек с положением, во-вторых, вдовец и детей нету.
— Ну так что? — пожала плечами Соня.
— А то, что он к тебе с уваженьем, а ты с грубостью. Он, знаешь, как про тебя сказал? «Чудесная у тебя сестра, Дуся!» А уходил, опять говорит: «Помогите мне с Сонечкой контакт найти».
— Какой контакт? Он же старый дед, — усмехнулась Соня.
— В тридцать-то пять лет? — ахнула Дуся и хлопнула по руке Степана, наливавшего себе в рюмку из бутылки недопитый коньяк. — Не про вашу честь, Степан Николаевич, коньячок ухлестывать! — Она отняла у него бутылку, вылила в нее остаток из рюмки, закрыла бутылку пробкой.
— И не надо, — обиделся Степан. — Раз ты так, я спать пойду… И никаких таких делов знать не знаю!..
— Иди-иди, не мешай женским разговорам!
— И п-п-пойду! — тяжело поднялся Степан. И опять саданул кулаком по столу: — А зачем ты за меня замуж шла?.. Нет, ты скажи — зачем, если меня не уважаешь?
— Господи, Степушка, кто тебя не уважает? — мгновенно обняла его Дуся. И, уводя в спальню, говорила: — Да я тебя, знаешь, как уважаю…
— А я тебя не уважаю, — без всякого зла сказал Степан. — И ты ее, Сонь, не слушай… Она обучит!.. Она тебя такому обучит!..
— Степа, Степушка, пойдем спать… Пойдем, милый, — заталкивала его в спальню Дуся.
А вернувшись, сказала Соне:
— Вот я и говорю, Сонечка, с ними надо ласково. Если с лаской — из любого мужика веревки можно вить.
Зима легла снежная, снег едва успевали убирать. Дворники весь день махали на тротуарах лопатами, а по улицам без устали медленно ползали машины и трамваи, орудуя мохнатыми щетками — сгребали с мостовых снег.
Соня вкатила коляску на широкое, запорошенное снегом крыльцо кинотеатра. Народу на дневной сеанс было мало. Коляску она оставила в вестибюле, а сама вошла в зал, неся на руках Леночку.