И снятся белые снега…
Шрифт:
Они и всякими разбалачками себя потешат за этим занятием, и не раз перекусят: то по яблочку сгрызут, то по початку вареной кукурузы склюют, то водички из колонки попьют. Они и подремлют вдоволь, и снов всяких повидают, а когда станет темнеть, одна из них — либо баба Устя, либо баба Настя — сходит к столбу и пощелкает выключателем, приделанным прямо на нем, — чтоб на столбе загорелась, осветив базарчик, лампочка и чтоб каждый с улицы мог видеть, что баба Устя и баба Настя откуда не делись, что они на месте и готовы всякого желающего снабдить жареными семечками.
Но так бывает в будние дни, а будни есть будни. В них мало привлекательного, так что по будет удивительным, если читатель не найдет ничего занимательного в описании вот такого буднишного базара. Но есть еще воскресные базары. О, это
Воскресный базар — это уже событие. Это — Большой базар, и, как ко всякому важному событию, к нему готовятся загодя, а точнее, с пятницы.
Еще днем в пятницу хозяйки принимаются полоскать возле колонок мешки и мешочки, драить мыльными щетками корзины, баночки и скляночки и прожаривать их на солнце, чтоб придать им чистоту и блестящий вид, а вечером гладятся платья, кофточки, сарафаны, мужские брюки, сорочки, потому что на Большой базар в чем попало не пойдешь, как не пойдешь в чем попало в кинотеатр «Космос» или в железнодорожный клуб на концерт заезжих артистов.
Среди ночи, этак часа в три, Большой базар начинает подавать о себе голос. Еще и рассвет не проклюнулся, еще в ночи едва-едва наметился перелом света, а на пустынных улицах уже появляются первые грузовики. С гулом и чиханьем они проходят мимо спящих домиков, бесцеремонно заглядывая в окна огненными глазищами. Пройдет одна машина, побудит своим рыком спящий люд — и все стихнет. Потом зарычит другая и опять разгонит твой неверный, шаткий сон. Но это только начало. Где-то через час машины пойдут вереницей, наполняя дома тяжелым гулом, заскрипят под окнами возы, заржут кони, затрещат мотоциклы — и так до самого рассвета будет продолжаться это неугомонное шествие возов, автолавок, колхозных грузовиков и пешего люда, прибывающих на базар.
Первым на нашей улице по обыкновению просыпается дед Евтух по фамилии Пивень. Он выходит со двора в полотняной нательной сорочке, выпущенной по самые колени на темпепькие матерчатые штаны, костлявый и сутулый, со взъерошенными седыми волосенками, и замирает под рябиной. В одной руке у него грабли, в другой — старое погнутое ведро, из которого торчат совок и ошметок веника. Обозрев в полутьме дорогу, по которой идет и едет народ из ближайших и дальних сел и местечек, дед Евтух мигом определяет, за какое дело надлежит браться спервоначалу, и тогда он либо бросает ведро и принимается проворно сгребать рассоренное с возов сено, либо, наоборот, бросает грабли и берется подбирать совком дымящиеся кизяки. Кизяками дед Евтух удобряет огород, а вот с сеном — штука такая. Коровы у деда Евтуха нет, они ее с бабой Маней давным-давно свели в «Заготскот», но привычка запасаться сеном у деда Евтуха так и осталась. В базарный день он его с пуд наберет: и насгребает, и с возов украдкой насмывает, и так выпросит у проезжих. Сарай, где дед Евтух строгает и клепает свои дубовые бочки (между прочим, он великий и единственный в пашем городке бондарь), доверху набит этим дармовым сеном, да еще и завидная копна посреди двора сметана, а он все подчищает дорогу да дергает его с возов. А спроси, зачем это ему нужно, дед Евтух ответит: «А шоб пахнуло у двори».
Соседка его через три дома, бабка Васючиха, возрастом чуть помоложе деда Евтуха, тоже ни свет ни заря появляется на улице, но с иной целью, и цель ее, если можно так выразиться, более благородна. Бабка Васючиха — признанная всеми цветочница-общественница. Благодаря ее агитации и тому, что она бескорыстно снабжает всех семенами и рассадой, наша улица украшена пышными клумбами, и таких клумб нет ни на какой другой улице. И каждый день, до зорьки, бабка Васючиха выбирается с ведрами на улицу и не меньше часа поливает и поливает свои пионы, георгины, петуньи и чернобривцы.
От усердия этих стариков, деда Евтуха и бабки Васючихи, наша улица всегда, даже в день Большого базара, выглядит опрятной, чистенькой и очень красивой.
Дед Евтух с Васючихой покидают свои пост лишь тогда, когда поток машин и подвод заметно уходит на убыль. Тогда бабка Васючиха отправляется досматривать сны, а дед Евтух, снеся предварительна в сарай свою добычу, умывается, надевает пошло штаны, новую вышитую сорочку и садится завтракать горячими блинами со шкварками, испеченными его женой,
Расставив их на траве, дед Евтух с бабой Маней ждут, когда на дороге появится какая запоздалая подвода. Тогда дед Евтух останавливает ее, договаривается с хозяином, грузит бочки: сперва самую большую, в нее — поменьше, а в ту — еще поменьше, потом самую малую, а потом и те, что не поместились в большую, и везет их на базар. Бочки, покачиваясь, едут на возу, а дед Евтух вышагивает рядом, не желая садиться на воз, чтоб не помять новые штаны.
К этому времени солнышко поднимается выше, прибывает первый рабочий поезд из Гомеля, прибывают первые автобусы из Чернигова, и приехавшие издалека покупатели, смешавшись с принаряженными жителями нашего городка, пестрым потоком движутся и движутся по тротуарам в сторону старого, ныне закрытого кладбища, к которому вплотную, ограда к ограде, примыкает большая базарная площадь.
Не стану описывать, что там продается и что покупается. Все продается и все покупается. Белые ряды — молочные, красные ряды — помидорные, черные ряды — смородиновые, зеленые ряды — луковые, огуречные, укропные, салатные… Мясные ларьки… Возы, возы — с утками, курами, свиньями, индюками, поросятами… Машины, машины — с картошкой, капустой, яблоками… Сладкие стеклянные петушки на палочках. Пряники-коники, пряники-куколки… Свистульки, пищики, платья, шали, зимние пальто, тюбетейки, босоножки, сапоги на меху, хомуты, деготь, самодельные аппликации… Черная смородина продается корзинами, яйца — сотнями, цыплята — десятками… Кудахчут куры, гогочут индюки, блеют козлята… И стоит такой мощный гуд, такое слитное, неумолчное разноголосье раскачивается в воздухе, что даже крикливые галки испуганно затихают на кладбищенских деревьях, совсем черных от их несметного числа.
И никто не знает, о чем думают в это время птицы, взирая с высоты на людской водоворот и слыша его звучный гул. Может, им видится что-то страшное в этом скоплении людей? Может, их пугает этот рев голосов? Или они хотят попять, отчего в иные дни эта большая площадь земли, обнесенная высоким забором, абсолютно пустует и им, галкам, можно спокойно разгуливать под столами и на лавках, подбирая зерна, крошки, всякие яркие тряпочки или блестящие стеклышки и монетки, которыми можно украсить гнездо, а в другие дни она вот так неузнаваемо преображается? Или они не думают об этом, а просто дивятся безумной храбрости воробьев, что бесстрашно шныряют под ногами у людей и без устали молотят клювами?.. Никто не знает, о чем думают галки. Но что-то тревожит их, коль они черной тучей облепили деревья и не шевелятся? Видать, не так уж глупы эти птицы, как мы полагаем…
А базар гудит, кипит, бушует. Но спешки, той спешки, что присуща малому базарчику, нет и в помине. День длинный, базар долгий — куда торопиться? Можно походить, на людей посмотреть, себя показать. Можно со знакомыми постоять, их новости узнать, своими поделиться. И каких сценок не увидишь здесь, чего не наслушаешься!
Вот ходит меж рядами Демьян Демьянович Грач, корреспондент областной газеты по нашему району. Все местные его хорошо знают, потому что — как не знать человека, который уже тридцать лет корреспондент по району? И все, что надо и не надо, про него знают. Например, что в молодости, то есть тридцать лет назад, был он тощим, каплоухим и длинноносым, а теперь вот сильно раздался фигурой и лицом, отчего пос и уши стали как бы совсем нормальными. Знают, что жена его давно и тяжело болеет, что замужняя дочка живет в алтайском городе Бийске, оттого он сам ходит на базар, сам стирает, варит да еще и пишет в газету. Женщины его жалеют и, встречая на базаре, стараются помочь ему в покупках.