И снятся белые снега…
Шрифт:
Дальнейшая неделя пролетела, как один день. Коля бегал насчет прописки, добывал нужные справки, провожал Геру на работу, встречал с работы. Потом они обязательно шли в кино. Потом ехали домой. К ужину непременно являлся Матвей Софронович, который, как оказалось (прежде Коля этого не знал), не был женат и с которым Зинаида Павловна месяц назад вступила в фиктивный брак, с тем, чтобы уж наверняка получить две отдельные квартиры, — так объяснила Коле Гера. Тогда же Коля в шутку спросил ее, почему бы Зинаиде Павловне на самом деле не стать женой Матвея Софроновича Кожемяки, раз он ее «старый вздыхатель».
— Раньше
Подобные сообщения, вроде этого фиктивного брака Зинаиды Павловны с Матвеем Софроновичем, нисколько не занимали Колю. Он в одно ухо впускал сию информацию, в другое выпускал. Его волновало иное: дни бежали, близилось время отъезда, а уезжать ему не хотелось. Сперва он задержался на два дня, затем — еще на три, и в конечном счете набралась целая неделя. Каждый день он намеревался заглянуть к ребятам в общежитие, съездить в институт, и каждый день что-нибудь мешало ему заглянуть и съездить. На семейном совете было решено, что он пробудет в Полярном до получения квартиры, а это произойдет осенью или в середине зимы. Но встал вопрос, как быть с институтом: академический отпуск у Коли кончался первого сентября.
— Ерунда, переведусь на заочное отделение, — с присущей легкостью решил он. — Работаю на стройке, вполне по профилю.
Наконец настал день отъезда. Гера провожала его на самолет. Перед посадкой они стояли, облокотись на барьерчик, за которым с гулом взлетали и садились пассажирские авиалайнеры. Одной рукой Коля обнимал жену за плечи. Гера ела эскимо, разглядывала летное поле.
— Ты меня любишь? — спрашивал он.
— Глупый, ведь я твоя жена, — отвечала она и чмокала его в щеку холодными, в шоколаде, губами.
— Пиши мне часто, слышишь? — просил он.
— Хорошо, — обещала она.
Через полчаса он улетел. Все деньги, более двадцати тысяч, он оставил Гере, с собой взял — лишь бы хватило добраться до места.
На другой день, пересев в Анадыре из ИЛа на «Аннушку», он прибыл в Полярное и был приятно удивлен: снега здесь не стало, сопки оголились и сделались черными, тундра ярко зеленела, море вскрылось, и только у берега громоздились зеленоватые глыбы летающего льда да одинокие ледовые поля колыхались в угрюмом море. Словом, и в Полярном наступило лето с белыми днями и такими же белыми ночами, когда по светлому небу бродят в обнимку луна и солнце.
Коля показывал фотографии, запечатлевшие его пребывание в загсе, его поздравляли, опять в один голос называли Геру красавицей и откровенно завидовали ему. Венька Зайцев, дурачась, спрашивал, нет ли у Колиной жены сестры, такой же красавицы? Он, Венька, хоть сейчас же покатил бы к ней. А потом Венька, без шутовства, сказал:
— Эх, Романтик, до чего мне влюбиться хочется! Честно тебе скажу: я еще ни с одной девчонкой не целовался. Пять годков на курорте отбухал, соображаешь?
Бетонщик же Кузьма Чмырев высказался иным образом:
— А меня на смазливой девахе сам черт не женит. С такой не жизнь, а каторга в песках Сахары. С нее глаз не спускай, иначе враз скурвится, да еще ревнуй ее. От такой любви в два счета шкелетом станешь.
Родителям о своей женитьбе он не сообщил: они разволновались бы, узнав, что он прилетал с Севера, а к ним не заехал, даже не дал знать, что находится близко от них, — десять часов поездом. Он испытывал чувство вины перед ними: нужно, нужно было их проведать! Нужно было хоть на пару дней съездить с Герой в Херсон, познакомить ее с отцом и мамой! Он сам недоумевал, почему не сделал этого, и переживал по сему поводу. И решил он тогда, что уж если так случилось, то и не стоит им ничего сообщать. А когда он навсегда покинет Полярное, они с Герой немедленно отправятся в Херсон. К тому времени все уляжется и перемелется.
И вдруг, спустя недели три, из Херсона пришла телеграмма, подписанная старшим братом, жившим в Одессе: «Мама умерла. Похороны четверг. Ждем тебя. Кирилл». Коля пришел в ужас, не хотел верить. И разум, и сердце его сопротивлялись этой страшной вести: как, почему? Всего месяца полтора назад, перед отлетом к Гере, он получил письмо, написанное маминой рукой. В нем и намека не было, что она болеет. Наоборот, писала, что они с отцом здоровы, дома все благополучно…
Телеграмма пришла во вторник. До четверга оставалось два дня. Он не успевал. Вернее, он успевал, если бы вылетел тотчас же. Но у него не было денег. Правда, он мог запять: у того же Веньки Зайцева, у Кузьмы, у других. Хотя уезжавшим одалживали со скрипом (чего доброго, не вернется — плакали денежки!), но ему бы поверили. Однако радио передавало по всей Магаданской области плохую погоду: дожди и туман, он боялся застрять в дороге.
Словом, Коля метался. Венька Зайцев советовал лететь, сам предлагал деньги. Начальник стройучастка Селиванов, сочувствуя Коле, лично звонил на аэродром, узнавал насчет возможности вылета. Ответили, что магаданский аэропорт закрыт из-за тумана. И стало ясно, что лететь Коля не может.
В эту ночь Коля Зинин плакал, накрыв подушкой голову. Видел маму живую, представлял ее лежащую в гробу, и его душили слезы. Утром, опухший, с красными глазами, он поплелся на почту. Послал телеграмму: «Вылететь из-за погоды не могу. Убит горем. Сердцем и мыслями с вами. Коля».
Позже пришли письма от братьев. Коля узнал, что мама умерла скоропостижно, от разрыва сердца. Смерть подстерегла ее ночью, во сне. Братья просили его писать отцу: тот резко сдал, совсем пал духом.
Коля сразу же написал ему. Просил отца мужаться, крепиться, писал, что всем им в равной мере тяжело сейчас. Но что же делать, если такова судьба каждого человека, будь он гений или дурак, — уходить из жизни? Значит, нужно смириться с этой участью и найти в себе силы не предаваться отчаянию.
Лето промелькнуло быстро: было — и уже нет его. В сентябре Полярное снова по макушку погрузилось в снега. Вновь затарахтел в будущем Доме культуры электродвижок, вновь пошли в ход «козлы». Штукатурку вела лишь одна Колина бригада, дело двигалось медленно, работы было непочатый край. На всех объектах не хватало людей. Многие уехали из Полярного, вернее, удрали, не вернув подъемных, на их место прибыли новые. В Колиной бригаде не было никакого постоянства, а в их бараке, прозванном «топчанным салоном», половина топчанов пустовала.