И такая судьба
Шрифт:
— И что сказал тебе на твою просьбу государь Петр Алексеевич? — спросил он. И отвлечет дерзкую жену и одновременно Федора Юрьевича, и самому любопытно.
— Вначале ничего, — ответила Даша, — я уж подумала, что не услышал, занятый собственными думами. Но мою просьбу не ответил, сам спросил много вопросов, в основном по корабельному делу. Пришлось помогать по строительству шнявы. Даже чего-то вырубила в судне его топором. А так, в основном на словах. Да, поелику он заговорил по-голландски, то и я начала говорить на том же. Вместе и построили шняву. Не всю, конечно,
она спросила напрямую мужа, своего учителя по голландскому языку и корабельному делу:
— А что государь так плохо знает моряцкое ремесло, таковые вопросы дурацкие и простые задает? Я думала, он знает больше.
— Дурочка ты моя, хоть и умная, — рассмеялся Дмитрий, охнул от боли, перемогнул, добавил: — царь еще в Санкт-Петербурхе неоднократно видел тебя на нашей верфи. Вот он и хотел узнать при встрече, ты просто красива да непонятлива или еще умна да знающая. И, видимо, раз получила корабельного подмастерья, экзамен ты сдала! Поздравляю!
— Да, — отмахнулась Даша, — всего-то какого-то корабельного подмастерье!
— Ничегосебе! — возразил Ромодановский, — государь дает чины и должности по личным заслугам. А поскольку флот у нас в зачаточном положении и стоится мало, то государь скуп. корабельными подмастерьями, например, стали твой муж да этот клятый Меньшиков. И пока все!
— Хм! — хмыкнула Даша и вопрошающе посмотрела на мужа. Тот соглашающе кивнул, спросил:
— А дальше что было? Поговорили, надеюсь, обо мне?
— То-то государь так ласков был со мной, — как бы про себя сказала Даша и уже громче сказала: — потом поговорили. Я все говорила так, как мне сказал господин князь-кесарь, ругала князя Меньшикова, хвалила вас обоих. Судя по царскому письму, кажется выговорила верно.
— Верно, — наконец, широко и добродушно улыбнулся глава Преображенского приказа, — по крайней мере, до приезда царя в Санкт-Петербурх можно жить спокойно. А то ведь Меньшиков тоже не спит, собака, — пояснил он, — обманет государя, там и вместе на дыбе окажемся.
Дмитрий этому не поверил, Даша тоже. Петр Алексеевич, конечно гневлив и может стукнуть палкой по хребту, но своих он на дыбу не отправит. Не зря об этом же сам царь писал.
— Если так, то мой муж может ехать домой?
— Да, разумеется, — князь-кесарь, по-видимому, об этом уже думал и не только согласился, но и дополнительно предложил:
— Пока государя нет, надо бы поставить гвардейцев из Преображенского полка. А то мало ли что станет, а потом ищи твое тело хоть где.
Дмитрий, кажется, понял главу Преображенского приказа. Ему, по большему счету, нет уже судьбы до молодого князя Хилкова, если он не связан с ним. А вот потихоньку еще потревожить Меньшикова, пощекотать его в несуществующее вымя, это он может. Дмитрий и сам бы отомстил Алексашке, только не на такую же цену?
— Увы, в полке я доверяю лишь первой роте, а там все царские креатуры. Питер может и сильно обидется.
Попаданец думал, что князь-кесарь испугается гнева самодержца, но тот лишь обрадовался, поскольку злой на Меньшикова царь является причудливой важной целью за которой и князя Хилкова не жалко. А, тем более, и его покой.
Пришлось брать целый плутонг гвардейцев и три офицера. Вот чем он обидел Господа, если у него то Содом, то Гоморра?
Но пока он бессильно рухнул на диван в гостиной. Вроде бы, не шевелился, не двигался, а устал смертельно, как бегал от Москвы до Санкт-Петербурга и обратно. Вновь заболели и ожоги и вывихи, а еще общая слабость и высокая температура. Все это так скрючило Дмитрия, что даже вкусная соблазнительная ботвинья, принесенная в гостиную, не заставила его отойти от сна. Так и спал круглые сутки день и ночь, пока не разбудили.
Бесцеремонным гостем оказался европейский врач, при чем испанец. Как уж он тут оказался, в начале XVIII века Россия и Испания точно были в противоположенных концах Ойкумены, а примитивность транспорта только показывали это. Но ведь умудрился и теперь мучает бедного русского больного!
Поскольку испанец еще плохо разговаривал на русском, а Дмитрий совсем не знал испанского, то беседовали на международном языке для XVIII века — голландском. При том на нем Дмитрий хоть говорил относительно сносно, но на медицинскую тему плоховато, а испанец Мигель = вообще плохо. То есть толковали преимущественно на языке жестов.
Испанец хоть и жил в России недавно, но хорошо понимал, что такое Преображенский приказ и как будет плохо для здоровья для его пребывания в нем. Поэтому причин появления ожогов и опухолей и из-за этого лихорадки и слабости не искал, а преимущественно интересовался своей болезни.
М-да, хоть и лечил европейский врач уже по-современному, то есть он посмотрел не только температуру, но и приблизительно давление и пульс. Но лечил он примерно также, то есть, главные лекарства были покой, обильное питие и хорошая еда. Ну и, разумеется, регулярное кровопускание.
Впрочем, мазь (какая, Дмитрий даже боялся спросить) немного ослабила боль ожогов, а специальная микстура собственного приготовления, как гордо сказал Мигель, немного понизила температуру. Пускание крови попаданец, после некоторого размышления, разрешил. Для этого времени врачи считали этот метод универсальным и применяли всюду, где надо и где не надо. Но как раз в случае болезни Дмитрия метод был скорее полезным, чем вредным, так что пусть.
Но все-таки, главным образом, бедное многострадальное тело лечилось само, опираясь на хорошую пищу (мясо, рыба, овощи) и долгий, спокойный сон.
Так что через месяц Дмитрий считал себя относительно здоровым. Конечно, ожоги и вывихи еще давали о себе знать и даже очень, особенно, если их касались. Но слабость исчезла, как и температура, а сердце успокоилось. Больной (или раненый?) был в таком хорошем состоянии, что даже сам разрешил себе (!) самостоятельно при помощи одного слуги выйти на крылечко, поболтать с товарищами — преображенцами. Дмитрия (господина майора гвардии) гвардейцы любили. Он был не спесив, излишне не мучал различными упражнениями, не забывал кормить.