И телом, и душой
Шрифт:
— Да я же вижу, — без злобы проговорила подруга. — Я ж такое тоже пережила, у самой вон дочка без отца растет. Я-то своему сказала тогда, а что толку? — Тамара равнодушно и как-то беспечно пожала плечами. — А ему-то что? Что было, что не было. Лишние проблемы на голову. А я тогда и решила, что сама буду воспитывать, — она нахмурилась. — Только сложно это. Да и неправильно. У ребенка отец должен быть в равной степени, как и мать. Не дело это, когда девка, а уж тем более, пацан без отца растет! Не дело. Я тогда своему сказала, так он рукой помахал и только открытки на дни рождения и присылал, пока и про них не забыл… — она замолчала, а потом вдруг спросила: — А твой что? Так же отреагирует?
Даже,
— Он не хотел детей, — тихо проговорила девушка.
— Нуу, не хотел, — протянула женщина, — а, может, он из тех, кто их боится просто? Вон, как у Динки, я тебе не рассказывала? — и Лена отрицательно покачала головой. — У Динки муж был… то есть как был, он у нее и сейчас есть. Сын у них сейчас растет и дочка, — поведала Тамара. — Муж ее, Вовка, такой весь из себя гусак, главарь, лидер, и все у него ладится, и все получается. А детей не хотел, — заявила Тамара. — А Динка хотела, очень хотела. Ну, мало ли что он не хочет, подумала она. Не хочет — заставим, как говорится! — рассмеялась Тамара. — Ну, вот она забеременела, без спроса мужа, думала, что тот привыкнет, смирится, да и все образуется у них. Ан нет, не образовалось. Вовка-то как узнал о том, что папашкой станет, так чуть ее со свету не сжил. И грозил, и ругался, и предательницей называл, и лгуньей. Даже аборт предложил делать, — поморщилась женщина. — А Динка ни в какую! Какой аборт, ей уже за тридцатник тогда было! Она отказалась, а Вовка от нее и смотался, — присвистнула Тамара. — Ну, Динка попереживала, погрустила, на развод даже подала, а когда сына-то родила… Вовка к ней с цветами, прости, помилуй, был не прав. Но Динка у нас баба умная и гордая, она сразу не сдалась. Пришлось Вовке ее поуламывать. Ну, ничего, сдалась. Кто перед ним устоит? — хихикнула она. — Вот сына теперь растят, а через два года она ему еще и девчонку подарила, так тот рад, себя не помнит. А когда-то детей не хотел! — хлопнула она глазами. — Так что, если есть возможность, нужно сообщить. А то момент упустишь и все… Поезда, они, знаешь, не всегда на место отправления возвращаются. В одну сторону, да и все. Ищи ветра в поле.
Лена долго думала над словами подруги. Слишком много сути было в них, правды, истинности. Но и страх будто сковал ее поперек так, что не вырваться, скрутил прутьями и удерживал в своих тисках.
Сообщить Максиму о малыше. Но как?… Какие слова подобрать? Что он скажет? Как отреагирует? Да и как заговорить? После почти двух месяцев глухого молчания?!
Сообщить новость и просто… исчезнуть? Ведь она была еще не готова к тому, чтобы вернуться — нет! И к тому, чтобы просто встретиться с ним, тоже была не готова. А он будет настаивать, умолять, просить…
А ей останется только сдаться? Вернуться лишь для того, чтобы потом сломаться?! Погибнуть окончательно? Нет. Не сейчас. Она еще не сильна духом, не выросла, не окрепла, слабая и безвольная. Выращенная в парнике орхидея еще не готова была встретиться с холодом морозных зим.
Но и молчание было неправильным решением проблемы. Он должен был знать, Тамара права. Не только она должна принимать решение, но и он тоже. Она должна хотя бы сказать ему, чтобы он был осведомлен. Ей необязательно с ним видеться, встречаться, долго разговаривать или слушать его уговоры вернуться или же упреки и новые обвинения. Она может просто позвонить ему, сказать новость и… исчезнуть вновь.
Подло, неправильно, мерзко? Но не ему рассуждать о подлости и мерзости в ее сторону!
И она решилась. Неожиданно, спонтанно, твердо. Дрожащими руками набрала его номер.
Сердце разрывалось от собственного биения в такт каждому короткому гудку телефона.
Поднял не сразу, а она дрожала, стискивая зубы
— Да? — голос, от которого ее всегда бросало в дрожь. Она не слышала его почти два месяца!.. Такой знакомый, родной, но вместе с тем… будто чужой, какой-то отстраненный, не свой…
А она молчала. Заранее заготовленные слова вдруг ушли, оставив место одинокой немой пустоте.
— Вам что заниматься нечем?! — рычит Максим в трубку, не сдерживаясь. А у нее сильнее стучит сердце.
Злится. Она до сих пор помнит, как он злится… И, как дышит, тоже помнит, и как говорит…
Дрожит все, даже душа, надорванная и брошенная к ногам.
— Максим… — выдавила из себя она, наконец, и, тяжело вздохнула, — это я… Лена.
Он так и не узнал, где она. Воркутов не давал ответов. Почти два месяца без нее. Пятьдесят два дня без нее, превратившиеся в вереницу слившихся в одно вечное монотонное мгновение минут и секунд. Немое, мрачное давление на его психику и нервы от потерянности, неизбежности рока, бессмысленности своего существования и желтой болезни в его душе. Без права переиграть, повторить или удержаться на плаву.
Без права начать мечтать или просто подумать о том, что все еще может… повториться или стать иным.
Когда Воркутов, после почти двух месяцев поисков сказал, что круг сужается, Максиму показалось, что это был его круг, и сужался он вокруг него, именно его завербовывая в свой капкан, в свои сети и путы.
— Надежды нет? — сухими губами, ощущая горечь на языке, спросил он детектива.
— Есть. Но очень слабая, — ответил тот. — Продолжать поиски?
— Да, — коротко и лаконично.
— Это потребует дополнительных затрат…
— Хорошо. Я оплачу, — перебил Максим, заглядывая мужчине в глаза. — Если вы обещаете, что найдете ее.
Прямой пристальный взгляд впился в него уколом острой боли.
— Найду.
Максим коротко кивнул, отворачиваясь к окну. Значит, так тому и быть.
Как долго еще продлится его персональная пытка? Как много времени отвел ему некто свыше, чтобы понять, принять, смириться, вытерпеть… и не сойти с ума?… Есть ли у него хоть малый, хоть ничтожный шанс на то, что у них с Леной есть будущее? Расплывчатое, неопределенное, не выстроенное и не понятое еще ими двоими, но есть?… Каков шанс на то, что она простит его, а он простит сам себя?…
Время способно было расставить все по своим местам. Но время сейчас играло не за него, а против.
Он почти с ума сходил от неизвестности, потерянности, едкой безнадежности. Он не находил себе места в квартире, он часами разъезжал по городу, не желая возвращаться в пустую одиночную камеру с личным надзирателем. Воспоминаниями и размышлениями. Они сводили его с ума, делали почти безумным.
Как он мог допустить, чтобы это случилось с ними? Этот разрыв, крах, полное уничтожение?
А делал ли он хоть что-то для того, чтобы сохранить то, что между ними было?!
Боже, какое глубокое, острое, убивающее чувство безысходности и неотвратимости! Наверное, именно в такие моменты люди и сходят с ума, наедине со своими самотерзаниями, тревогами и мыслями, никем не понятыми и не принятыми, никем не выслушанные и просто забытые. В такие минуты понимаешь, что у тишины есть звук, а у безвкусия — пряный, но острый вкус металла, и все это монотонно давит на тебя.
Если бы он чуть раньше заметил, чуть раньше осознал, увидел, понял… Если бы он чуть раньше заставил себя прислушаться к голосу разума, совести, собственного сердца, которое всегда знало гораздо больше, чем он сам! Все могло бы быть иначе. Могло бы быть!.. Но не стало…