И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
А в другой раз мы с группой сидели кругом на поставленных так скамейках. А воспитательнице (или двум - не помню) понадобилось отлучиться. И мы остались под присмотром хахаля воспитательницы, молодого студента-очкарика. Он не знает, чем нас развлечь. И вдруг после молчания говорит, улыбаясь.
– Дети! А хотите, я вам анекдот расскажу?
С нашей стороны никакой реакции на заданный нам вопрос. Потому что никто из нас ещё не знает, что такое анекдоты, ведь нам по 5 лет.
– Я понял, дети, вы не знаете, что такое анекдот. Это такая короткая смешная история. Вот послушайте.
– Мы внимательно слушаем.
– У одной женщины была маленькая собачка. Звали её Пушок. Пошла эта женщина на реку купаться. Взяла с собой Пушка. Разделась догола, пошла в воду, а Пушка оставила охранять одежду. Когда она искупалась и вышла на берег, то ни собачки, ни одежды нет. И увидела женщина в этот момент милиционера. Она сорвала большой лист лопуха и прикрыла им... как бы вам сказать, что?... А! Свою письку! И подходит так к милиционеру. И спрашивает его: "Товарищ милиционер! Вы не видели моего Пушка?" А милиционер показывает пальцем
Рассказав анекдот и сам засмеявшись, студент видит, что мы не смеёмся. Мы анекдота не поняли.
– А! Так вы не поняли, чего тут смешного?
– спрашивает нас студент.
– Объясняю. У взрослых женщин на письке волосы. Их и заметил сквозь дырку в лопухе милиционер.
Мы всё равно не засмеялись, услышав такое объяснение (хотя я уже давно про волосы знал, ведь меня не раз, когда я жил на Набережной, брали с собой помыться в баню на Фонарном переулке бабушка Тоня и/или тётя Мила). Мы же были такие маленькие!
Хорошими игрушками в детстве я не был обделён как и моя сестра, но немецкая железная дорога у меня появится позже, когда я буду уже учиться в школе. Книги в детстве нам родители также читали. Так что не могу сказать, что я был совсем обделён вниманием и заботой родителей, но вглядываясь сквозь года в своё детство отмечу, что родители уделяли мне внимания недостаточно, особенно в сравнении с другими семьями (я вырос и могу сравнить). Но в детстве я не ощущал себя ущербным ребёнком, что мне чего-то не хватает. Но когда я вырасту, то пойму, чего именно: ласки и нежности; я не сохранил в памяти, чтобы меня мать целовала, обнимала и гладила по головке; и близких доверительных отношений с матерью у меня не сложится: я не помню, чтобы я вообще к ней обращался, о чём-либо просил, призывая её словом "мама", так что, забегая вперёд скажу, что когда я вырасту, то буду к матери обращаться без слова-обращения "мама", а просто буду говорить "Вы", не произнося этого нежного, ласкового и трогательного слова "мама", буду говорить "Вы" не из уважения, а просто потому что язык не поворачивался произнести слово "мама", и между мной и матерью будет сохраняться дистанция, как будто мы и не самые близкие друг другу люди, и от этого я, будучи взрослым, буду страдать. И от того, что лишён возможности изливать свои чувства к матери, и от того, что лишён её любви и тепла, и от того, что буквально выдавливаю из себя слово "мама".
Но вернёмся опять в моё дошкольное детство. Я не помню, чтобы, когда я подрос, то со мной родители ходили бы просто погулять по выходным куда-нибудь в Александровский или Юсуповский сады, относительно близкие от нашего дома на Гражданской. То есть я был лишён возможности играть с незнакомыми детьми и учиться общению с незнакомыми сверстниками. Было нечто другое. Отцу по выходным не сиделось дома с опостылевшей ему матерью, и он брал меня к бабушке Тоне, его матери. Мы только проходили через Александровский сад мимо Геракла на Набережную, не задерживаясь в саду. А мне так хотелось бы задержаться (но только не у самого Геракла: его нагота меня смущала)! Бабушка Тоня всё пекла пироги да ходила со мной по музеям и театрам. Но излияний нежности, ласковых слов от неё я также не помню: она просто помогала воспитывать меня моим родителям, лишь бы её сын Валерик не развёлся с Элей, и не дёргался, не помышлял об этом. О моём деде Викентии она никогда не рассказывала, так что я не знал слова "дед" и не чувсвовал себя обделённым. А вот про своего отца бабушка Тоня рассказывала. Что он умер от голода во время войны. Слова "блокада" она не употребляла, типа, я бы не понял его смысла. И на Серафимовское кладбище я ездил с бабушкой Тоней на могилу своего прадеда Александра регулярно. Но на его могиле не было креста: он был коммунистом, - а была стела со звёздочкой наверху. Так что кладбищенских крестов я в детстве насмотрелся. Бабушка Тоня, бывшая учительница, в церковь на Серафимовском кладбище со мной никогда не заходила, так как была атеисткой. И про Бога со мной никогда не разговаривала. А вот бабушка Лиза, напротив, была верующей, и когда мы сидели с ней на даче на крыльце по вечерам, то она рассказывала, что Боженька высоко на небе и всё видит. Этим её поучение о Боге и ограничивалось. Но оно запало в душу навсегда.
Но хватит о грустном. Пока хватит. Поскольку я почти всегда по выходным и праздникам бывал на Набережной, то все салюты над Невой я смотрел, стоило только выйти из дома бабушки Тони на Набережную. Ходил, естественно не один, а с родителями, ожидая салюта за бабушкиным праздничным столом с пирогами.
А ещё был такой забавный случай, связанный с Набережной и праздниками. В детском саду по случаю наступающего праздника воспитатели попросили детей нарисовать праздник. "А как изобразить праздник, что можно нарисовать?", - спросили воспитатели.
– Воздушные шарики.
– Правильно, Света!
– Салют.
– Молодец, Серёжа.
– Корабли на Неве.
– Отлично, Костя!
– Парад.
– И ты молодец, Андрюша!
– Флаги.
– И ты, Вика, умница!
Услышав подсказку про флаги я вспомнил, что на Набережной на соседнем с бабушкиным доме висит и развевается чудный флаг, которого я больше нигде не видел, состоящий из трёх горизонтальных полос: чёрной, красной и жёлтой. Он такой красивый этот флаг. Такой весёлый. Не то, что скучные одноцветные красные флаги. И я решил нарисовать ко Дню Победы как праздник дом с этим триколором. Я ещё тогда совсем не знал про такую страну Германию, и что это её флаг (Дело в том, что на Адмиралтейской набережной тогда размещалось консульство ГДР). Я старался и выписывал краской три аккуратные полоски, что было сложно, чтобы одна полоса была по ширине равна другой, и краски не растеклись и не смешались друг с другом, особенно красная с жёлтой. Я так старался! Но когда я сдавал свою картину воспитателям, они изменились в лицах, и улыбки у них спали. А так ведь они каждой сдаваемой картине умилялись и хвалили сдающего. Меня же воспитатели не похвалили, а стали между собой шушукаться с растерянными лицами и отложили мою картину в сторону. Картины к концу дня были развешаны в детсадовской раздевалке, куда заходят вечером родители. Но моей картины на стенах я не обнаружил, а ведь так хотелось показать её родителям, чтобы хоть они меня похвалили! Меня раздирали необъяснимые чувства досады и удивления. Разгадать загадку этого запавшего в душу случая я смог лишь спустя годы, когда учился уже в школе и узнал о Германии и её флаге. Наверное, тогда в детском саду воспитатели сочли меня маленьким язвительным диссидентом или провокатором! Или германофилом. Но я таковыми не был, естественно.
И ещё эпизод из детсадовской жизни. Однажды мы, дети, сидели и рисовали. Каждый, что хочет. Я нарисовал трёхмачтовый парусник с надутыми парусами и флагом на корме. На флаге череп с костями. И подписал название на носу корабля: "ПИРАТ", благо, я умел читать-писать уже в детском саду. Мне самому очень понравился мой рисунок цанговыми карандашами (были раньше такие). Но пришедшие в детский сад большие ребята в красных галстуках (я тогда ещё не знал, что пионеры) взяли у меня мой рисунок и принялись его исправлять. Чёрный флаг был перекрашен фломастером в красный, к мачтам также были пририсованы красные флаги, а название корабля было зачёркнуто и сверху написано новое: "ЛЕНИН". Переделки в моём рисунке мне не понравились, хотя я уже знал про дедушку Ленина (его портрет висел в игровой комнате, он был изображён вместе с Крупской, они сидели на скамейке и улыбались с портрета). Так я был раздосадован, что он, то есть Ленин есть, или был (тогда я ещё не знал выражения, что он был, есть и будет, или, точнее, что он жил, что он жив и что он будет жить). Нет, на самом деле, я понял добрые помыслы пионеров-редакторов моего рисунка, и что они его ТАК любят, но я пока ещё не дорос до такой любви к нему, хотя и знал, что он добрый, этот дедушка Ленин. О практике смены названий кораблей, как то, например, атомного ледокола "Арктика" в "Брежнев" я ещё не знал и потому, что был ещё маленький, и потому, что тот же самый Брежнев был ещё жив и здравствовал, а не болел. К слову, о Брежневе: ведь он тоже Ильич, и я думал в детсадовском возрасте, что он с Лениным братья, ведь Брежнева называли, и я это слышал "дорогой Леонид Ильич", а, значит, любили (я думал, что раз их обоих любят, и они оба Ильичи, то значит, они братья). Но я пока не любил их. Был ещё маленький, и не понимал, за что их можно любить. Так, не успев разгореться, потухла моя любовь к дедушке Ленину. Благодаря пионерам!
Заметив, что я много рисую, бабушка Тоня посоветовала моим родителям отвести меня в изобразительный кружок в Дом пионеров, благо, он находился на нашей же улице, то есть на Гражданской. Мне были куплены хорошие акварельные краски "Ленинград". Очень много цветов. И я начал писать красками. В ту дошкольную пору мне это нравилось.
А под пугачёвскую "Арлекину" мы с сестрой всё-таки танцевали вместе. Мы прыгали на полутораспальной, казавшейся нам тогда очень большой, тахте порознь и взявшись за руки. Вот было веселье! Смысла песни мы, естественно, не понимали, но заразительный смех Пугачёвой действовал на нас возбуждающе. Мы прямо бесились с сестрой под этот шедевр отечественной эстрады. Дома было много грампластинок, но нам с Полиной ставили, в основном, эту, хотя были среди прочих и с песнями из "Бременских музыкантов и с песенкой крокодила Гены. Но беситься можно было только под Аллу. Она была поистине королевой нашего репертуара.
А в холодильник нам с сестрой родителями было запрещено заглядывать. А то однажды Полина залезла и съела варёную курицу (конечно же, не целую, а просто обглодала её) без спросу. Так что яблоки мы ели по выдаче. Лишь только в праздники ваза с фруктами выставлялась на стол. Но, в целом, могу сказать, что яблок в детстве я не доел.
В начале семидесятых мой отец ушёл из "Биофизприбора". Мать после декретного отпуска также туда не вернулась. Отец успел поработать преподавателем то ли математики, то ли физики в вечерней школе (где-то и когда-то он успел получить допуск до преподавательской работы). А в середине семидесятых по "наводке" своего старшего брата Александра устроился на работу инженером в проектный институт "Проектпромвентиляция". Эта его работа была удобна тем, что находилась недалеко от Гражданской улицы в Октябрьском районе. По дороге на работу он "закидывал" меня в детский сад "Ёлочка", что находится рядом с Юсуповским дворцом на Мойке (соседний дом). Возвращаясь - забирал, так что ужасных ночёвок в детском саду у меня больше не было.
Когда моя сестра Полина подросла и у матери окончился декретный отпуск, она, то есть, мама, стала посещать курсы машинописи. Бабушка Тома подарила дорогую немецкую электрическую пишущую машинку "Optima". Мать окончила курсы на "отлично". Сокурсницей матери была Люда Кулик, муж которой ходил в "загранку", то есть плавал за границу старшим помощником капитана на судах морского флота. Мои родители звали его просто Куликом. Так вот, этот Кулик после знакомства с моей матерью стал снабжать её фирменными джинсами, а меня, когда он приходил к нам в гости после рейса, жевательной резинкой и фломастерами. Они с матерью пили дорогие алкогольные напитки (в памяти запечатлелась бутылка коньяка "Napoleon", наверное, она куплена была в "Берёзке"). В гости к чете Куликов мои родители брали и меня. Меня поразило разнообразие и качество заморских игрушек, бывших в куликовском доме. У Куликов был сын Серёжа, не намного старше меня. Мы с ним играли его машинками (мне очень понравились его машинки).