И тогда приходят мародеры

Бакланов Григорий Яковлевич

Звонили Диме, его на работе не было, телефон не отвечал. Жена Катя, вернувшаяся раньше обычного, говорила уклончиво.

— Ты мне что-то не договариваешь, — настаивала Тамара. — Скажи правду!

И та сдалась:

— Он не велел говорить вам. Он туда ушел.

— Куда?

— К Белому дому. Они все туда пошли.

Тамара как положила трубку, так и сидела у телефона, уронив руки. Потом услышала шуршание в передней, вышла:

— Ты куда?

Лесов надевал старую, вытертую на рукавах добела, когда-то черную кожаную куртку. Она была старше Даши, старше Димы. У них еще не было детей, когда Тамара на свою школьную

учительскую зарплату купила ему в подарок эту куртку и радовалась, как она ему идет.

— Куда ты? — повторила она, уже все поняв. Он поцеловал ее:

— Ну, как ты думаешь, могу я сына оставить? Он — там, а я сижу дома? Удастся — позвоню.

Глава XV

Было время комендантского часа, но люди шли, не обращая на это внимания, шли под дождем все в одну сторону, и, чем дальше, тем гуще становилось народу. Держа руки в карманах куртки, Лесов поигрывал в пальцах монеткой. Подумалось: даже перочинного ножика с собой не взял. А что перочинный ножик, зачем? Если пойдут танки, голыми руками останавливать их, только так. Пойдут они на народ?

Кто-то уже видел боевые машины на Манежной площади днем и рассказывал возбужденно на ходу:

— Народу сошлось на митинг — тысячи четыре. Тут они подходят.

— Бэтээры? Бээмпе? — спрашивал парень в камуфляже.

— А я их не разбираю!

На нем обвисшая мокрая шляпа, хмельным весельем разит от него. В руке — сломанный зонтик, спицы торчат врозь.

— Мы стоим, они стоят. Люки задраены, пулеметы наставлены.

Он пьяно кидает руками, но — трезв. Сломанный черный зонт трепыхается, как перебитое крыло. Хотел отбросить его, но глянул, пожалел, зажав мокрую материю в руке, помахивает изогнутой рукояткой на ходу.

В красном свете ближних костров высится вдали Белый дом. На площади перед ним копошатся, строят баррикады. И вскоре Лесов с кем-то вдвоем тащил железную решетку, носил кирпичи, прутья, хорошо зная по прежней войне, что ни от кого и ни от какого штурма игрушечные эти баррикады не защитят. Только народ сам, если решится, жизнями своими может остановить. Но — если решится.

Димы нигде не было. А сведения доносились самые тревожные. Будто войска продвигаются к центру.

Вдруг закричали, замахали руками. Одна за другой, облепленные бегущими рядом с ними людьми, шли к Белому дому сквозь мрак и свет прожекторов на мокрой броне боевые десантные машины под российскими трехцветными флагами. Дождь проливной, солдаты стояли в открытых люках и тоже что-то кричали. И там, среди бегущих, рядом с боевой машиной, Лесов увидел сына.

— Дима!

За ревом моторов тот не слышал. Лесов догнал, хлопнул по плечу.

— А ты зачем здесь? — изумился сын.

Они смотрели друг на друга и улыбались.

— Отец, ты свое отвоевал, шел бы домой.

Кепка на голове сына промокла, лицо мокрое, молния кожаной куртки расстегнута до половины.

— А свитер где?

— Какой свитер?

— На тебе свитер был.

— А ты откуда знаешь?

— Это первое, что мама спросила у твоей жены: «Что он надел? А ты поесть ему с собой дала?» Ты что, маму не знаешь?

— Я им дуло пушки заткнул.

— Какой пушки?

— У Моссовета народ остановил колонну бэтээров, полезли на них. Орудия расчехленные. Кто плащ с себя срывает, сует в дуло, кто — кепку. Я куртку кожаную

пожалел, стянул с себя свитер, вопхнул в дуло, а он, подлец, задним ходом, задним ходом, только рукав моего свитера помахивает. Да это что! У одного мужика пиджак с документами вот так уехал. Бежал за ним. А они развернулись и ушли.

Среди ночи они сидели у костра, просыхая. Высоко на трубах, на решетке, брошенной поверх, парень в красном пиратском платке на голове, свесив джинсовые ноги в кроссовках, бренчал на плоской гитаре, другой, встряхивая мокрыми патлами, пел-орал хриплым голосом. Ему кричали снизу, аплодировали, он снова пел.

У костра одна сигарета шла по рукам, друг другу передавали крышку термоса с чаем, делились всем, что у кого было. И чувство дружества и тепла соединяло людей.

От мокрой кожаной Диминой куртки шел пар, и, разомлев у огня, Дима сам не заметил, как задремал, уронив голову отцу на плечо. И Лесов сидел не шевелясь. Вторая ночь без сна, веки набрякли, отяжелели, но на его плече спал сын.

Эта ночь, он знал, решающая. Впереди блестело под дождем широкое, пустое и голое пространство Бородинского моста, горбом уходящего вверх. За ним — невидимые отсюда танки. Они уже показывались, и почему-то их отвели за мост. Но сообщали, что предъявлен ультиматум: если через час не освободят Белый дом, его будут брать штурмом. Прошел час и еще час, и еще, штурма не было. По рукам передавали листовку: обращение Ельцина к военнослужащим. При свете костра Лесов читал: «„Порядок“, который обещают вам новоявленные спасители Отечества, обернется концлагерями, подавлением инакомыслия, ночными арестами… Над Россией сгустились тучи террора и диктатуры».

Сквозь горячий воздух и пар над пламенем костра зыбился вдали Белый дом, такой беззащитный: стекла, стекла, сплошные стекла. И в то же время в какой-то миг Лесов поразился дикой красоте этой ночи: черное небо, уходящая ввысь белая громада, люди в свете костров и близкое дыхание опасности оттуда, из-за пустого мокрого пространства моста, как из-за горы. Почему нет штурма? Сведения доходили отрывочные и самые противоречивые. Говорили, к Москве движется Витебская десантная дивизия и 103-я дивизия КГБ. А в то же время на подмогу Ельцину идет брянская школа милиции, и она уже где-то близко, но отдан приказ разоружить ее.

Опыт военного человека подсказывал ему: что-то не ладится там, на той стороне. Самое опасное в таком деле — потерять темп. Чтобы взять сейчас Белый дом, не нужно столько дивизий. Или уверенность потеряна? Уже дали людям повидать боевые машины перед Моссоветом, на Манежной площади, и люди не испугались. Не решаются? Но и отступать им уже некуда. А страх — плохой советчик, со страху, шкуру свою спасая, на что угодно могут пойти.

Дима пошевелился, глянул мутными со сна глазами:

— Я спал?

— Чуть вздремнул.

— А ты?

— Тоже.

— Ничего ты не спал, — и, зевая, потянулся до хруста в плечах. — Пойду погляжу, что делается, послушаю, что говорят.

Вернулся он скоро:

— Отец, — и строго строгими глазами смотрел на него, — ты бы домой шел, а? Нельзя, чтобы женщины наши в такое время оставались одни.

— Что там, рассказывай.

— Черт его знает, поговаривают, какая-то «Альфа»… Особое подразделение КГБ. Они брали дворец в Кабуле.

— И в Вильнюсе телебашню… Тоже были задействованы.