И умереть некогда
Шрифт:
— По-моему, — сказал Джонсон, — вам надо серьезно подумать о замене не только шин, но и всей машины.
— У меня нет на это средств.
— Это дело поправимое. Видите ли, если бы вы не говорили по-английски, а я знал хоть несколько слов по-французски…
— Понимаю, — сказал Гюстав, — вы бы меня не наняли. Но вы бы проиграли на этом. Если бы вы разъезжали в «бьюике», с вас запрашивали бы другую цену.
— Вы думаете?
— Французы, а особенно жители этих мест, привыкшие драть с иностранцев, только так и поступили бы.
— Но надеюсь, мы все-таки не застрянем на полпути?
— Думаю, что нет.
— А что же все-таки у вас произошло?
— Да хозяин гаража, у которого я купил эту машину и который должен был заменить мне шины, накануне банкротства.
— В таком случае надо купить новые шины в другом месте.
— Придется, но я вынужден буду выложить все, что получу от вас.
— Что поделаешь, мой мальчик: в каждой профессии — свой риск.
— Я знаю. Не повезло — вот и все. Эх, и идиот же этот Валлоне!
— Хозяин вашего гаража?
— Ну да. Ему принадлежит все помещение — оно расположено, правда, в несколько своеобразном районе, но зато может вместить сто машин. И он не только не сумел извлечь из этого никакой выгоды, а даже концы с концами не может свести.
— Это какой-нибудь ваш приятель?
— Я видел его всего три раза. Но он мне только что все рассказал: в исходе дела можно не сомневаться.
— А вы были бы рады, если бы я помог ему выбраться из беды?
— Я не люблю людей, которые дойдут до ручки, а потом начинают ныть.
— Я тоже. У нас в Америке к этому не привыкли. Да, впрочем, вы сами это знаете: вы ведь говорили, что жили там. Кстати, где именно?
— В Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго.
— А, теперь ясно, почему вы говорите с нашим акцентом. И притом, должен признаться, удивительно хорошо.
— Я долго там жил.
— А кем же вы там были?..
— Содержал гараж, — ответил Гюстав.
— Вот как? Тогда почему бы вам не перекупить сейчас этот гараж?
— На какие деньги?
— А это много весит?
— И да и нет. Во всяком случае, меньше того, что он реально стоит.
— А именно?
— Надо заплатить кредиторам, выкупить закладную. Ну и дать немного денег Валлоне.
— Ему-то за что?
— Ну, немного. Совсем немного. Просто для проформы. Идиот, который сам себя утопил, да к тому же лентяй, особого снисхождения не заслуживает.
— В делах снисхождения не бывает.
— Я знаю.
— Откуда же?
— А я вам говорил — я ведь жил в Америке.
— Гюстав, а вас заинтересовало бы это дело?
— Гараж? Зачем он мне?
— Чтобы работать с нами. Будете держать машины и посылать их на аэродромы за нашими клиентами. Нам это понадобится, даже будет необходимо. Кстати, мы в нашей группе придерживаемся принципа автономии — каждое звено само по себе.
— Этого принципа придерживаются все в мире.
— Вот как! Вы и это знаете? Во всяком случае, это делается для того, чтобы неудача в одном месте не влекла за собой провала всего остального. Да и капиталы для каждой единицы нужны свои: для одной больше, для другой — меньше. Трест — это ведь конгломерат.
— А кроме того, капиталами можно манипулировать — вкладывать в менее верное дело те, которыми не жаль рискнуть.
Джонсон расхохотался.
— Послушайте, можно подумать, что вы действительно в этом разбираетесь. Где вы этому научились?
— Простая логика.
— Но это логика людей, которые ворочают деньгами.
— Вы же понимаете, простой шофер, такой маленький человек, как я…
— А вам не хотелось бы стать чем-то покрупнее простого шофера?
— Нет, — сказал Гюстав. — Нет. Мне и так хорошо. Машина меня кормит. На деньги, которые я у вас заработаю, я наверняка смогу приобрести что-то получше. А тогда и плату за проезд смогу брать другую.
— Ну, а как насчет вашего Валлоне?
— Плевал я на Валлоне.
— Во всяком случае, запомните, Гюстав, мое предложение остается в силе. Мы были бы заинтересованы…
— На каких условиях?
— Ого, этот малый совсем не глуп!..
Больше они не разговаривали до самой Ментоны. А там снова завертелось колесо. Дело им пришлось иметь с людьми примитивными, не очень искушенными, которые либо сами не знали, чего хотят, либо слишком хорошо это знали. Джонсон, не привыкший к такого рода переговорам, когда люди отказываются от собственных слов, бесконечно возвращаются к одному и тому же, — терял терпение. Он готов был все бросить, сесть в машину и уехать. Но Гюстав, который, кстати, никогда не отличался подобным долготерпением в Америке, успокаивал его, пускал в ход такую дипломатию, что это удивляло его самого. Они пообедали и еще до самого вечера продолжали переговоры. В шесть часов они, наконец, договорились о приобретении участка за пределами города и притом — на выгодных условиях. Выходя из гостиницы, где они устроили небольшое пиршество, подписав документ, Джонсон, радостно похлопал Гюстава по спине и сказал:
— Гюстав, если хотите, я могу одолжить вам денег на новую машину. Вы отдадите мне их, когда вам будет удобно.
Он вернулся в Ниццу на Французскую улицу в отличном настроении.
— Лоранс, любовь моя, Джонсон дает мне денег на новую машину.
— Вот как? А твоя уже не хороша?
— Это машина не достаточно высокого класса. На других — таких, которые стоят на площади Массена или на сквере Альберта I, — можно брать более высокую цену. Да и для моей клиентуры, которая, видимо, будет состоять в основном из богатых американцев и англичан, больше подошла бы такая машина. У «ведетты» нет ни тех мягких сидений, ни того комфорта, к какому привыкли эти люди.
— А как же Джонсон?
— Джонсон взял меня потому, что я говорю по-английски.
— Вот видишь! Значит, этого достаточно.
— Ему ведь меня рекомендовали. К тому же в тот момент у него, кроме меня, никого не было под рукой. Но я-то понимаю, что эта машина его не устраивает. Ты не знаешь, какие в Америке машины: «шевроле», «понтиаки», «бьюики» — все это машины серийные. Люкс начинается с «кадиллака»!
— Но ты же не собираешься покупать себе «кадиллак»!
— Нет. Но добротный старенький «роллс-ройс» или «бентли» десятилетней давности — собираюсь.