И умереть некогда
Шрифт:
Этот проект показался Гюставу любопытным. Теперь он уже не просто переводил, а принимал участие в переговорах, в обсуждениях.
— Нет, мистер Джонсон, — говорил он по-английски, — не позволяйте себя обманывать. Этот малый заломил слишком большую цену за свой участок. К тому же сорок гектаров вам будет мало, придется прикупать вокруг, а когда хозяева поймут, что эти участки вам необходимы, они вытрясут из вас душу.
И обращаясь к владельцу участка:
— Мой клиент просит передать, что купит лишь в том случае, если будет
— Но она же не моя собственность!
— Есть у вас тут нотариус? Пошли к нотариусу.
И они шли. В большинстве случаев это оказывался захудалый письмоводитель в какой-нибудь деревеньке, продувная бестия, изъяснявшийся на колоритном местном диалекте: Гюстав вступал в переговоры, намекая на возможность крупной выгодной сделки. Подумайте сами: это же американец!
Джонсон внимательно слушал, пытаясь уловить смысл разговора. Он немного понимал по-французски и мог разобраться в том, что Гюстав работает на него, не пытается его обмануть, ведет себя лояльно. И, выйдя от нотариуса и сев в машину, он говорил:
— Э-э, молодой человек, да вы пройдоха. Можно подумать, что вы ворочали делами всю жизнь. Во всяком случае, у вас есть удивительное чутье, а этому не научишься.
Но Гюстав с самым невозмутимым видом принимался давать ему советы.
Спешить тут нельзя — нужно время. В этих местах быстро не договариваются. Сделают шаг вперед, потом отступят, выскажут предложение, отклонят встречное. Вечером, вернувшись на Французскую улицу, Гюстав рассказывал Лоранc о проведенном дне, и по его оживленному виду она понимала, какое удовольствие он от этого получает.
— В долине между Ла-Фу и Гримо есть как раз то, что нам нужно, — он бессознательно говорил «нам», — но крестьяне артачатся: они говорят, что это земли под виноградники. В общем-то они правы, во всяком случае, относительно части земель. А платить такую цену, какую они просят, за участок под аэродром просто немыслимо. Есть, правда, один участок на самом берегу, там галька и песок, но его невозможно расширить из-за дороги, а нам нужно минимум тысячу восемьсот метров для взлетных дорожек — ведь самолеты у Джонсона будут не обычные, не туристского класса!
— А как вы будете перебрасывать клиентов из Ла-Фу в Сен-Тропез?
— На машинах. А в некоторых случаях, когда аэродром будет слишком далеко от города, как тот единственный участок, который мы пока здесь нашли, будем пользоваться вертолетами, и садиться они будут прямо на крыши новых роскошный отелей. Кстати, — сказал он, — раз уж мы заговорили о машинах, ты выбрала время сходить к Валлоне?
— Да. Он еще не получил новых шин.
— Но я не могу больше ездить на этих, в один прекрасный день у меня будет авария. Он дал мне две старые шины. Пускай дает новые.
— Он же не возражает. Он ведь обещал тебе заменить их, когда продавал машину. Просто он говорит, что еще не получил новых.
— Надо будет мне заглянуть к нему завтра пораньше утром, когда я поеду в «Рюль» за Джонсоном.
— А ты вернешься к обеду? — робко осведомилась она.
— Конечно, нет! Завтра у нас свидание с префектом в Драгиньяне.
На следующий день он встал действительно рано. Накануне вечером она долго смотрела на него, а он, сраженный усталостью, тут же заснул, не дождавшись даже, когда она ляжет, так и не обняв ее.
— Боже! Я опаздываю! — воскликнул он, выскакивая из постели. — Скорее кофе!
Она засуетилась, стараясь нагнать упущенное время: накануне она поздно заснула, — сон бежал, гонимый желанием, которое Гюстав пробудил в ней в первые дни, и теперь оно вспыхивало, как только она ложилась с ним в большую постель. Он поспешно намыливал лицо, брился.
— Мне во что бы то ни стало надо заехать к Валлоне.
Он исчез, а она осталась одна. Впереди был целый день — бесцветный, нескончаемый, полный стольких дум, стольких мечтаний, такой тягостный от того, что Гюстава не было с ней. И сколько бы она ни урезонивала себя, говоря: «У всех женщин такая жизнь», — ей было ясно, что она согласилась принадлежать Гюставу, потому что влюбилась в него без памяти и хотела быть все время с ним.
Тем временем Гюстав подъехал к гаражу Валлоне. Двери оказались на запоре. «Право же, — подумал он, — люди в этих местах не слишком утруждают себя работой!»
— Эй, Валлоне!
На втором этаже распахнулось окно, показалась всклокоченная голова:
— Поднимись-ка сюда!
Гюстав обнаружил узенькую каменную лестницу и поднялся наверх. Толкнув незапертую дверь, он очутился в комнате, — окна в ней были закрыты, и ночные запахи не успели еще улетучиться. На столике стояла бутылка красного вина, на три четверти пустая, подле нее стакан.
— Ты что? Уже столько времени, а ты еще не открывал своей лавочки?
— И не открою. Присаживайся.
Гюстав присел на край постели, куда снова улегся Валлоне в пижаме сомнительной чистоты.
— Ты что, решил не работать?
— Да.
— А что такое?
Тот провел пальцами по растрепанным волосам, пригладил непокорные пряди.
— Обанкротился, — сказал он.
— А как же мои шины?
— Ничего не поделаешь, старина, не будет у тебя шин: поставщики отказываются давать мне товар, мне нечем им платить.
— А что же случилось?
— Сейчас расскажу, — собравшись с духом, сказал Валлоне.
Глава VIII
— Вы чем-то озабочены, Гюстав? — спросил мистер Джонсон.
— Да с шинами у меня непорядок, — ответил Рабо.
Они ехали по дороге, которая идет вдоль берега в Ментону и Монте-Карло: у Джонсона на десять часов была назначена встреча в Ментоне.
— А что с ними, с вашими шинами?
— Ничего особенного — просто они старые. Я думал получить сегодня утром новые, и вот выяснилось, что не получу.