И умереть некогда
Шрифт:
Гюстав нагнулся, послушал.
— Да, он мертв. — И добавил: — Надо сложить ему руки на груди, а то будет поздно.
С поистине материнской нежностью Люси нагнулась над этим человеком, единственным мужчиной в ее жизни, которого она любила, несмотря ни на что. Она взяла его руки, соединила их, сложила на груди, выпрямилась было, потом снова к ним приникла и боязливо, как бы против воли, погладила, — до этой минуты, пока Фритш был жив, она наверняка ни разу не отваживалась на такой жест. Потом она села на стул — должно быть, вечером Фритш вешал на него тщательно сложенную одежду, чтобы утром ничего не искать, — сжала голову руками, сгорбилась и застыла, на этот раз без слез, как бы уже отрешившись от всего окружающего. С минуту Гюстав смотрел на нее, не смея нарушить ее уединение.
Сотни разных мыслей мелькали у него в голове. Он приехал повидаться с Фритшем — с Фритшем, на которого всю прошлую неделю работал, не покладая рук, в Риме, — да, конечно, но при этом работал и на себя. Он явился в Париж без предупреждения, чтобы на этот раз сыграть партию вместе с Фритшем, а может быть, сыграть против него, — и вот Фритш мертв! Это было так неожиданно, так глупо! А главное — чем это для него кончится? Каким бы ни был Фритш, он представлял деньги Каппадоса, большие деньги, которым, хотя Фритш и мертв, нельзя дать уйти из дела, — наоборот, они должны служить этому делу, поддерживать равновесие сил. А время наступало на пятки — Гюстав это понимал: во-первых, итальянские контракты, затем все остальное, что может обрушиться уже завтра, в ближайшие дни, а там — битва с Джонсоном, Фридбергом и даже Беллони (на этот счет у него не было никаких иллюзий) и необходимость сохранить единство этой второй группировки, которую Фритш по его наущению сумел создать, объединившись с немцем и О'Балли. Гюстав шагнул к женщине, положил руку ей на плечо:
— Мадам Люси… Люси…
Казалось, она даже не чувствовала его руки. Словно человеческое прикосновение уже не способно было заставить ее вздрогнуть, словно тело ее уже не способно было реагировать ни на ласку, ни даже на раны, настолько все вообще перестало для нее существовать.
— Мадам Люси… Надо предупредить мадам Каппадос.
— Мадам Каппадос?
Она явно не понимала, слова Гюстава не доходили до нее. Он сказал ей внушительно:
— Я сделаю все необходимое. Всем займусь сам. Вы останетесь здесь…
— Одна?!
Эта мысль ошеломила ее, явно привела в ужас.
— Не надолго. Я только вызову врача.
— Но Фритш ведь мертв!
— И тем не менее нужен врач. Он должен констатировать смерть. И заполнить все необходимые документы.
— Ах, документы!..
— Я всем займусь сам. Дайте мне адрес мадам Каппадос. Я приехал из Ниццы, чтобы встретиться с Фритшем по поводу ЕКВСЛ. Есть вопросы, в связи с которыми мне необходимо срочно видеть мадам Каппадос.
— Но мадам Каппадос понятия ни о чем не имеет… Один только господин Фритш был в курсе всех дел. При жизни господина Каппадоса он был всего лишь простым служащим. Выполнял то, что ему приказывали, а Каппадос был человек не из легких. Только после его смерти господин Фритш вошел в курс всех дел…
— Понятно.
— Мадам Каппадос потому и оказала ему… такое доверие… и была права. Ей ни разу не пришлось об этом пожалеть. Господин Фритш был человек честный.
Гюстав подумал, что Фритш, наверно, и в самом деле был честным, иначе трудно себе представить, чтобы человек, ворочавший такими капиталами, вел себя так боязливо, так нерешительно. Вот если бы у него, Гюстава, оказались в распоряжении такие средства для маневрирования, он не стал бы особенно считаться с этими джонсонами, фридбергами и беллони!
— Так где же живет мадам Каппадос?
— Авеню Клебер. У площади Трокадеро.
— Какой номер?
Она не знала. Она теперь ничего не знала. Но Гюстав найдет. Конечно, найдет.
Он оставил ее наедине с ее горем. Прежде всего он предупредил привратницу. Эта последняя знала господина Фритша вот уже двадцать лет. Он с незапамятных времен жил в этом доме — еще до того, как она сюда переехала. Значит, господин Фритш умер, вот так, сразу! Такая уж у нас у всех доля! Сердце, конечно! Да, да, она зайдет в комиссариат полиции, в мэрию, она все узнает. Можно на нее положиться: она всегда готова услужить. А потом она поднимется наверх, поможет этой бедной мадам Люси, которая осталась теперь совсем одна. Вот и посвящайте после этого жизнь человеку, который не хочет на вас жениться!..
Гюстав вскочил в такси. Он велел остановиться на углу улицы Лоншан. Он знал, что там есть почта. А ему нужно было прежде всего заглянуть в адресную книгу. Но фамилии Каппадос там не значилось: должно быть, при жизни миллиардер не хотел, чтоб ему докучали, а когда он умер, то и жене его ни к чему были всякие попрошайки. Как же быть?
Авеню Клебер. Возле Трокадеро. Надо расспросить торговцев.
Первый же торговец-бакалейщик навел его на след. Мадам Каппадос? Кто же ее не знает! Славная дама и совсем не гордая, в ушах носит пробки от графина, такие тяжелые, что даже мочки ей оттянуло. Если каменья настоящие, они должны стоить кучу денег. И все-таки фрукты она приходит выбирать сама и понимает в них толк, — правда, угодить ей непросто. Он назвал номер дома, добавив, что живет она на втором этаже: он нередко сам доставляет туда продукты, когда заказ приходит слишком поздно и посыльных уже не бывает.
Гюстав позвонил. На каждом этаже было по квартире. Дом богатый, но и только, — никакой особой роскоши, вопреки ожиданиям Гюстава. Здесь, в Европе, не привыкли выставлять напоказ свое богатство, — не то, что на Манхэттене или Лонг-Айленде. Здесь миллиардер, будь он французом или греком, человек как человек, и квартира, в которой жила мадам Каппадос, была обычной мещанской квартирой, соответствующей ее мещанским вкусам.
Тем не менее у нее был слуга-мужчина, который, очевидно, выполнял также обязанности шофера. Он провел Гюстава в ужасающую гостиную самого низкопробного вкуса, и тот присел на краешек кресла, обтянутого гобеленом цвета давленого крыжовника. Мадам Каппадос дома, она сейчас выйдет.
Она не заставила себя долго ждать. Это оказалась женщина тучная, ничем не примечательная и в то же время броская. А ничем не примечательна она была потому, что по своему облику, — она расплылась с годами, и плечи у нее были такие же мощные, как у крестьянок с Пелепоннесского полуострова, взращенных на сдобном тесте, — это была обыкновенная восточная женщина, несмотря на богатство, не изменившая своим привычкам и настолько типичная, что на улицах Афин или Салоник никто не обратил бы на нее внимания, поскольку там можно увидеть тысячи таких. Однако в ушах у нее и в самом деле были огромные кабошоны, переливавшиеся всеми цветами радуги при свете канделябр, которые зажег слуга, и как бы соперничавшие с ними. Широкая полная фигура ее была стянута корсетом, благодаря которому она держалась прямо и, опустившись в кресло, — Гюстав при ее появлении тотчас встал, — не осела как опара; на ее могучей груди колыхалась брошь с большим желтым камнем, окруженным белой эмалью, словно яйцо на блюдце.
— Вы хотели видеть меня, мосье?
Она говорила с заметным акцентом, который нельзя было назвать неприятным, — акцентом, трудно определимым, но от которого она никогда не избавится, да, впрочем, наверно, и не пыталась.
— Мадам, меня зовут Гюстав Рабо, я генеральный секретарь ЕКВСЛ.
— Это еще что такое?
— Это компания, о которой господин Фритш несомненно вам говорил, она создана для обслуживания людей, желающих поразвлечься, и предоставляет в их распоряжение частные самолеты класса «люкс».